И это одно из тех качеств, которые мне в нем нравятся. Я и сама не очень внимательно слежу за модой, хотя и пытаюсь производить на учеников хорошее впечатление. «Всегда одевайся так, точно собираешься на работу своей мечты, а не на ту, куда идешь на самом деле», — любили советовать наставники в колледже. Если так рассуждать, то мне, пожалуй, хотелось бы однажды подняться до директорского кресла. Это осознание пришло ко мне недавно, и я все еще пытаюсь с ним свыкнуться. Как это ни странно, но работа в средней школе отлично мне подошла. Эти дети заставляют меня поверить, что у меня есть свое предназначение, что я каждый день встаю и иду на работу не напрасно.

«Жук» бесшумно вкатывается в привычную колею у забора, и я глушу двигатель. Натан сидит на качелях, положив одну руку на подлокотник и поигрывая пальцами. Он смотрит в сторону кладбища и при этом так сильно щурится, что мне сперва кажется, будто он задремал. Виду него абсолютно расслабленный.

Этому умению жить здесь и сейчас я и пытаюсь у него научиться. Сама я по натуре стратег и воин. Я извожу себя тем, что без конца проигрываю в голове былые неудачи, жалея, что не поступила мудрее, проявила слабину, приняла неправильное решение. Слишком уж часто я живу в мире, сотканном из вопросов «А что, если…». К тому же трачу слишком много времени и душевных сил на попытки предугадать, что за тигр притаился за углом. Натан же, кажется, принимает жизнь такой, какая она есть, и готов вступить в битву с любым хищником, где бы и когда бы тот ни появился. Может, это потому, что он был воспитан в горах мамой-художницей, которую он с нежностью называет «битником».

Жаль, что мы так мало о ней говорим. Я постоянно ищу способы узнать Натана получше, но он скуп на откровения. Впрочем, то же можно сказать и обо мне. Не так уж много я могу рассказать о своей семье и о прошлом, не забредая при этом на ту территорию, которой я всю свою взрослую жизнь сторонюсь.

Скрип ступенек выводит его из дремы. Склонив голову набок, он обводит меня внимательным взглядом и спрашивает:

— Непростой выдался денек?

— А что, я настолько плохо выгляжу? — смутившись, я убираю упавшую на лоб черную кудрявую прядку и прячу ее во французскую косу, которая сегодня утром получилась у меня особенно хорошо.

Он кивает на пустующую половину качелей, точно это кресло в кабинете психолога, и говорит:

— Выглядишь… встревоженной.

Я пожимаю плечами, хотя на самом деле я действительно встревожена — и даже немного уязвлена.

— Наверное, дело в утверждении проекта «Подземка». Я уже несколько раз разъясняла мистеру Певото его суть, но, по-моему, он совсем меня не слышит. Молодец, мол, дай поглажу тебя по головке, не забудь только собрать с родителей подписанные разрешения. А мне этих бумаг до сих пор не хватает, и немало. Я хотела часть из них получить на родительском собрании. И что ты думаешь? Ко мне пришло одиннадцать человек. Всего одиннадцать! И это из пяти-то классов, с которыми я встречаюсь ежедневно, при том что в каждом учится примерно по тридцать пять детей! Но до меня добралось только три мамы, один папа, одна пара, одна тетя, один официальный опекун и приемная мама. И еще двое пенсионеров. Весь вечер я проторчала в почти пустом классе.

— Бог ты мой, какой кошмар! — он отрывает руку от спинки качелей и обнимает меня за плечи, скользнув пальцами по моей руке. — Обидно, наверное, было?

— Еще как, — отзываюсь я, наслаждаясь этим дружеским жестом… или как еще его назвать. — Я ведь даже доски завесила работами учеников и фотографиями. Хотела всем сделать приятное, понимаешь? А осталась наедине с тарелкой печенья и апельсиновым соком… И с красивой посудой осеннего дизайна! Я изрядно потратилась в «Бене Франклине», между прочим. Теперь несколько месяцев канцелярию покупать будет не на что.

Наверное, это звучит так, будто я напрашиваюсь на сочувствие, что порядком злит, но ничего не поделаешь. Ситуация с родительским собранием не на шутку меня задела, потому что в то, что мы сейчас делаем, я вкладываю душу.

— Эх… — Натан снова сочувственно вздыхает и по-дружески обнимает меня, чтобы ободрить. — Я бы обязательно отведал твоего печенья!

Я опускаю голову ему на плечо. Отчего-то этот жест кажется мне таким естественным.

— Честно-честно?

— Честно.

— А ну поклянись! — я поднимаю свободную руку, но тут же роняю ее обратно. Так мы обычно делали с Кристофером. Старая привычка. Призрак прошлого мигом является мне, чтобы напомнить, что погружаться с головой в новые отношения, чтобы только избавиться от меланхолии и склеить разбитое сердце, — это жизненная стратегия моей матушки, которая, по сути, никогда ее не спасала. Мы с Натаном — приятели. Союзники. И лучше все оставить как есть. Он, похоже, тоже так считает, и именно поэтому в те редкие моменты, когда я пытаюсь что-нибудь разузнать о его прошлом, он меня в него не впускает. А однажды я даже набралась смелости и намекнула, что была бы не прочь побывать на его лодке и узнать, как ловят креветок. Но с этой стороной своей жизни он меня никогда не знакомил. Даже взглянуть на нее одним глазком мне не позволялось. И возможно, для этого есть причина.

Я отстраняюсь, сохраняя между нами безопасное расстояние.

Он опускает ладонь на скамейку между нами, потом придвигает ее поближе к себе, неуверенно кладет на колено, задумчиво барабанит по нему пальцами. На перила крыльца садится королек, а через мгновение улетает прочь.

Наконец Натан прочищает горло и говорит:

— Слушай, пока не забыл: хотел сказать тебе, что попросил своего адвоката отменить сделку по продаже земли похоронной ассоциации, во всяком случае, в ее нынешнем состоянии. Очевидно, что неправильно распродавать могилы, в которых более ста лет назад были похоронены люди. Пусть ассоциация ищет себе участок в другом месте. Иными словами, насчет дома не переживай. Можешь оставаться в нем, сколько хочешь.

Меня накрывает волной облегчения и благодарности:

— Спасибо тебе! Ты не представляешь, что это для меня значит! — это откровение сразу уводит меня от опасной темы. Мне нужен этот дом, а моим ученикам — проект «Подземка». Любые попытки построить с Натаном романтические отношения могут всему этому помешать.

Я сажусь вполоборота, подобрав под себя колено — так между нами оказывается еще больше пространства, — и мы заводим разговор о доме. Самая безопасная тема. Ничего личного. Наконец мы скатываемся в обсуждение погоды, подмечаем, какой сегодня приятный денек, а осень, дескать, уже не за горами. Но еще не пришла.

— Впрочем, завтра опять может подняться до девяноста пяти градусов, — шутит Натан. — Юг Луизианы, как-никак.

Мы сходимся на том, до чего же странно жить в местах, где время года меняется чуть ли не каждый день. Сейчас в Северной Каролине, откуда приехал Натан, горные склоны уже, наверное, полыхают янтарным и желтым, а сосны по-прежнему зелены. В Мэне, где мне в годы нашего кочевничества понравилось больше всего, в эту пору вовсю распродают урожай из фруктовых садов и катаются на грузовиках с сеном, а в штат валом валят туристы, желающие полюбоваться на клены, амбровые деревья и деревья гикори. По утрам небольшой мороз присыпает все кругом инеем, точно сахаром, а первый снег уже нет-нет да и появляется на погибающей траве, и в воздухе безошибочно угадывается запах приближающейся зимы.

— Вот уж не думала, что буду скучать по осени, а все же скучаю, — говорю я Натану. — Зато если вдруг начинаешь тосковать по зелени, то места лучше госвудских садов не найти, — продолжаю я и уже собираюсь было с восторгом описать ему старинные сорта плетистых роз, яркими каскадами украшающих ограду, высокие деревья, полуразрушенный остов бельведера, найденного мной только вчера, во время прогулки, как вдруг осекаюсь, поняв, к чему начинает клониться наша беседа.

От радушия Натана не остается и следа. Он тут же мрачнеет. Мне хочется извиниться, но я не могу — даже это способно усилить его давнюю тревогу относительно дома и его будущего.