Джуно-Джейн обещает исполнить его просьбу, но вместо бумаг достает счетную книгу, которую она прихватила из конторы стряпчего, и открывает ее.
— Бумагу мы всю уже исписали, — поясняет она — А тут полно места.
— Буду очень признателен, — говорит Пит. Он закинул руки за голову и глядит в ночное небо, на котором то тут, то там появляется сияющий след летящего ангела. — Ее звали Амали. Амали Огаст Рэйн. Правда, тогда она была до того маленькой, что еще не могла его толком выговорить, и вряд ли оставила это имя.
Джуно-Джейн делает в книге первую запись, диктуя самой себе:
— «Амали Огаст Рэйн, сестра Пита Рэйна из Уэзерфорда, Техас. Пропала на индейской территории в сентябре тысяча восемьсот пятьдесят второго года в возрасте трех лет», — слова она выговаривает размеренно, по буквам, и, прежде чем каждая из них появляется на бумаге, я стараюсь угадать, как она будет выглядеть. Несколько раз мне это удается.
В ту ночь я все думаю об алфавите и буквах и, подняв палец, вырисовываю их на фоне темного неба, соединяя звездочки друг с другом:
«А» — это Амали… «Р» — это Рэйн… «Т» — Техас. «X» — Ханни.
Так я и рисую, пока уставшая рука не падает на грудь, а глаза сами собой не закрываются.
Проснувшись утром, я приподнимаюсь со своего покрывала и вижу в утреннем полумраке пастуший посох, воткнутый в землю, и висящую на нем лампу, а под ними — Джуно-Джейн. Она сидит, скрестив ноги и положив на них счетную книгу. Рядом торчит рукоять ножа, воткнутого в землю, а карандаш в пальцах Джуно-Джейн стал до того коротким, что его теперь едва можно удержать. Глаза у нее уставшие и красные.
— И ты вот так всю ночь просидела? — спрашиваю я. Она даже одеяло свое не расстелила.
— Ну да… — едва слышно шепчет она, не желая будить Пита с мисси.
— И что же ты делала? Писала то письмо, которое Пит просил отправить в Форт-Уэрте? — спрашиваю я, подползая к ней поближе.
— Не только, — она показывает мне книжку и начинает перелистывать ее страницы, чтобы мне было лучше видно, и я замечаю, что они все исписаны. — Я переписала имена, — поясняет она, а я изумленно разглядываю ее работу. — Теперь их можно искать по первой букве фамилии, — она раскрывает страничку с буквой «Р», которую я уже знаю, и прочитывает первое имя — Амали Огаст Рэйн.
Я сажусь рядом и принимаюсь листать страницы.
— Давай назовем ее «Книга пропавших друзей», — предлагаю я шепотом.
— Давай, — соглашается Джуно-Джейн и протягивает мне вырванный листок бумаги, тоже исписанный карандашом. — Это письмо для Пита, — поясняет она.
И тут меня посещает идея. И хотя нам пора бы разжечь костер, чтобы приготовить завтрак, я растягиваюсь на траве рядом с Джуно-Джейн:
— Давай ты вырвешь из книжки еще одну страничку и напишешь письмо для меня, пока у нас еще остался карандаш? Я тоже хочу письмо о моих близких… в раздел «Пропавшие друзья»…
Она вскидывает бровь и удивленно смотрит на меня.
— У нас еще будет на это время в дороге, — замечает она, покосившись на спящих Пита и мисси, над которыми в ветвях звездчатых дубов заводят свою радостную утреннюю песню птицы.
— Я знаю. К тому же у меня пока нет пятидесяти центов, чтобы оплатить объявление в газету… и денег на марки тоже нет… — Бог знает, когда я вообще смогу потратить такую сумму на буквы в газете! — Но мне хочется, чтобы мое письмо было при мне. До поры до времени. Это же все равно что держать за пазухой надежду, понимаешь?
— Пожалуй, да, — она раскрывает книгу в самом конце, отгибает обложку, проводит ногтем вдоль шва и вырывает страничку — уверенно и аккуратно. — Каким оно должно быть?
— Добротным, — прошу я. — Чтобы если родные его увидят, то… — в горле что-то щекочет, точно внутрь забилась пташка и теперь оправляет перышки. Я прокашливаюсь и только потом продолжаю: — Я хочу, чтобы они подумали: «Какая умница!» Напиши его… как полагается. Ладно?
Она кивает и подносит к листу огрызок карандаша, наклоняется вперед, прикрывает на мгновение глаза и снова их открывает. Видно, после бессонной ночи они порядком устали.
— А что именно написать?
Я зажмуриваюсь и вспоминаю свои детские годы.
— Только не читай мне вслух, что пишешь, — прошу я. — Не в этот раз. Просто записывай за мной. Начни с «Уважаемая редакция! Я очень хочу разыскать своих близких», — мне нравится это начало. Оно звучит дружелюбно, вот только, что сказать дальше, я не знаю. На ум ничего не идет.
— Très Bien! — Я слышу, как скрипит по бумаге карандаш, а потом затихает. Горлица заводит свою нежную песню, и Пит Рэйн перекатывается на другой бок. — Расскажи мне о своих близких, — просит Джуно-Джейн. — Как их звали? Что с ними случилось?
Огонек в фонаре подрагивает и шипит. Тени и блики скользят по моим векам, воскрешая во мне историю моего детства, и я пересказываю ее Джуно-Джейн:
— Мою матушку зовут Митти. Когда нас разлучили, у нее было девять детей, я средняя из них. Меня зовут Ханни Госсетт, — тут в памяти начинают звучать имена, которые мама часто мне повторяла. — Остальных звали Харди, Хет, Пратт…
Я вижу их всех — они кружат среди розовато-коричневых теней, снующих у меня под веками, и мы все вместе вспоминаем наше прошлое. Когда я заканчиваю, мое лицо все мокрое от слез. Утренний ветерок холодит кожу. Голос мой становится глухим и хриплым, и стоит мне добраться до самого конца нашей истории, как меня охватывает страшная тоска.
Пит Рэйн беспокойно ерзает на своей подстилке, вздыхая и недовольно ворча, и я торопливо утираю лицо и забираю лист, который протягивает мне Джуно-Джейн. Я складываю его вчетверо, чтобы удобнее было носить с собой. Вот она, моя надежда!
— Можно отправить его в Форт-Уэрте, — предлагает Джуно-Джейн. — У меня еще остались деньги от продажи коня.
Я с трудом сглатываю и качаю головой.
— Лучше пока приберечь эти деньги. А письмо я отправлю, когда сама смогу за него заплатить. Пока что довольно и того, что оно со мной. — Я смотрю вдаль, на запад, туда, где на бескрайнем небе еще мерцают последние звезды, хотя уже занимается серая заря. Матушка любила говорить, что звезды — это райские костры. Бабушка, дедушка и все родственники, которые уже нас покинули, каждую ночь зажигают их на небесах.
Стоит только подумать об этом, и письмо тяжелеет в руке. А что, если все мои близкие уже в раю и зажигают небесные костры? И если на мое письмо никто не ответит, будет ли это означать, что родных уже нет в живых?
Чуть позже я начинаю гадать, а не закрались ли в голову Пита Рэйна такие же мысли, потому что за несколько миль до Форт-Уэрта он просит отдать его письмо и говорит:
— Знаете что, пожалуй, я сам его отправлю и пятьдесят центов приложу, — Пит прячет бумагу в карман. Лицо у него осунувшееся, серьезное. — Так я смогу сначала над ним помолиться.
«Надо и мне сделать так же, когда придет время», — решаю я.
Уже в городе, прежде чем попрощаться с Питом, Джуно-Джейн отрывает кусочек от газетной страницы и протягивает ему:
— Вот адрес газеты «Христианский Юго-Запад», на который и надо отправить письмо.
— Спасибо, парни. Будьте осторожны, — вновь предупреждает он и прячет бумажку в карман. — Форт-Уэрт хоть и не самый страшный город для цветных — в Далласе и того хуже, — но и мирным его не назовешь, да и марстонцы его очень любят. И в лагере скваттеров у реки за утесом, на котором стоит здание городского суда, держите ухо востро. Переночевать там можно, но за вещичками лучше следить повнимательней. А еще на Баттеркейкских низинах всегда нужно быть начеку — слишком уж много там бедняков скопилось. Когда железнодорожники обанкротились и прокладка линии в эти места прекратилась, в Форт-Уэрте настали тяжкие времена. А беда превращает одних в благодетелей, а других — в негодяев. Вы встретите и тех и других. Ну а если понадобится помощь, разыщите Джона Пратта. Он работает в кузнице по соседству с судом. Он цветной и очень порядочный. Можно еще разыскать преподобного Муди из африканской методистской епископальной церкви, он служит в Алленской часовне. От публичных домов да салонов держитесь подальше. Ничего, кроме бед, они молодым ребятам не приносят. И послушайте моего совета — не задерживайтесь в Форт-Уэрте. Поезжайте в Уэзерфорд или в Остин — там больше возможностей.
