– Полагаю, ты согласна нам помочь, Ярослава? – спрашивает он, когда я подхожу. – Учитывая, что ты всё ещё… ты.

«Учитывая, что Мир всё ещё не отправил меня обратно во тьму?» – я смотрю Аделарду в глаза, однако он выглядит искренним, никакой насмешки.

– Да. Если вы согласны на два моих условия. – Мне даже не нужно поворачиваться, чтобы уловить недовольство остальных. Слышу, как Лаверна делает сдавленный вдох, а Мир что-то ворчит себе под нос. И будто сам воздух за моей спиной сгущается от их эмоций. – Как только дело будет сделано, я проведу обещанный мне год, как пожелаю. Не в вашей квартире, не с вами, без сопровождающих и без наблюдателей. – Они не обязаны соглашаться, я не собираюсь принимать их условия и жить всего год, но мне интересно, как они отреагируют. Будут спорить? И если будут, то могут случайно проговориться о чём-нибудь, что я могу использовать.

Однако, увы, никто не спорит. Лаверна косится на Мира, Мир смотрит на Аделарда, и до того как Мир успевает что-либо сказать, Аделард кивает, позволяя своим солнечным очкам упасть со лба на переносицу.

– Договорились, – говорит он.

– Но кости ты свои не получишь, – шипит мне на ухо Мир. – А второе условие?

Я колеблюсь, но потом отвечаю:

– И если… когда мы поймаем вашего маньяка, его убью я.

На этот раз никто не переглядывается. Между нами лишь повисает тишина. Странная, неопределённая тишина. Когда у меня были силы, мне не нужно было гадать, что чувствуют люди, а значит, не нужно было гадать и об их намерениях. Я чувствовала чужие сердца вокруг точно своё собственное, мне достаточно было прислушаться. Сердце – наглый предатель. Оно ёкает от воодушевления, стучит от страха и трепещет, пропуская удары, от счастья. Последнее состояние моё любимое: сердце спокойное и тёплое, и жаждущее доверять. Так легко его убедить, так легко им манипулировать.

Теперь же я слепа перед этими сердцами, и мне приходится играть по правилам: вглядываться в лица и надеяться, что я не спутаю эмоции в глазах. Что же ещё я потеряла, не зная, что буду жалеть об утрате?

Когда я кошусь на Мира, он отводит свои серые, словно буря, глаза, отказываясь встречать мой взгляд. Беспокоится, что я испорчу тело Полины, если использую её руки для убийства? Или хочет убить виновника сам?

– Если ты и правда сможешь отыскать убийцу, – наконец отвечает Мир с искусно бесстрастным выражением лица. Однако не говорит «да». И когда я полагаю, что разговор окончен и собираюсь залезть на заднее сиденье машины, Мир упирается ладонью в дверь, захлопывая её перед моим носом. – Ну уж нет, огонёчек. Будешь сидеть впереди. Где я могу за тобой присматривать.

Клянусь, я и правда перережу ему глотку во сне, если он продолжит принимать за меня решения.

– Согласно статистике, – говорю сквозь зубы я, – вероятность получить смертельные травмы при автокатастрофе на переднем сиденье выше.

Уголки его губ дёргаются в дьявольской усмешке.

– Какая удача, ты уже мертва.

* * *

Мы выезжаем из старых кварталов, минуем мосты и новенькие блестящие небоскребы и прибываем в березовую рощу на окраине города. Именно в этой роще нашли Джасну, последнюю жертву, и именно здесь я должна доказать свою незаменимость.

По зелёным аллеям нам приходится пробираться пешком, потому что, очевидно, даже дорогим автомобилям не разрешено ездить по лужайкам. Аделард с Миром идут позади молча, однако я всё равно чувствую, как их взгляды сверлят мне спину.

– Ты всегда такая неразговорчивая? – интересуется Лаверна, шагая рядом. Она не пыталась заговорить со мной в машине, но сейчас её неугомонные попытки начинают надоедать.

– Всегда.

– О-о-о? – порыв ветра распахивает её плащ. Ругаясь, Лаверна снова закутывается в него получше.

Несмотря на то, что уже поздняя весна, на улице всё ещё холодно. Погода в Сент-Дактальоне всегда капризная, как… как ребёнок, который знает, что родители где-то прячут печенье. Целый день может стоять пасмурная меланхолия, но дождь так и не пойдёт, или же может выглянуть слепящее солнце, которое через пару минут сменится ливнем. Прежде чем выйти из квартиры, я нашла в шкафу спальни кое-что потеплее: джинсы и свитер с воротом, за которым не видно мой кулон. Однако я так и не осмелилась посмотреть в зеркало, так что понятия не имею, выгляжу ли я презентабельно, нормально, живо – в одежде и теле, которые мне не принадлежат.

Когда я ничего не отвечаю, Лаверна вытаскивает из кармана жвачку и незатейливо рвёт ногтями обертку.

– Не будь такой зажатой, – говорит она, кладя одну, две, три жевательных резинки на язык. – Ты можешь быть со мной откровенной.

– И с чего бы мне быть откровенной с кем-то, с кем я разговариваю впервые в жизни, Лаверна?

– Просто Лав. Именно потому, что ты разговариваешь со мной впервые в жизни? Я ничего не жду от тебя – ты ничего не ждёшь от меня. Мы идеальная пара. – Мне интересно, репетировала ли она эту речь. Может, Мир или Ади, или кто-то ещё попросил её со мной пообщаться, разговорить меня. Её голос звучит мягко, но в то же время отстранённо, на дружелюбной дистанции, которую ты соблюдаешь с коварным незнакомцем.

«А может, Лаверна просто хочет создать хорошее впечатление, как любой нормальный человек, может, она просто нервничает». Почему я не могу поверить, что бывают люди с добрыми намерениями? «Ах, да, потому что последний, кому я доверяла, меня предал и оставил умирать».

Мало кому хочется гулять в такой холодный день, и чем дальше мы заходим, тем меньше народу нам попадается. Парочка детишек с бабушкой проходят мимо и исчезают за кустами, и остаётся лишь седая женщина, читающая газету в киске со снеками.

– Любишь вафли? – начинает опять неугомонная Лав. – Тут они вкусные, тонкие и хрустящие, завернутые в трубочку и с начинкой.

Несмотря на то, что кофе со вкусом грязи составило плохой завтрак, и мой желудок урчит от одной мысли о вафлях, я говорю:

– Нет.

Игнорируя мой отказ, Лаверна разворачивается лицом к парням, продолжая шагать спиной, и предлагает остановиться.

– Ненавижу вафли, Лав, – качает головой Аделард. – Давайте перекусим где-нибудь попозже. И разве ты не следишь за фигурой, или типа того?

– Переживай за фигуру свой невесты, а не за мою, – язвит Лав, очаровательно улыбаясь. – Заметила, она в последнее время ест много сладкого, а хрупкой я бы её и раньше не назвала. Кроме того, – её взгляд перемещается на Мира, – ты ведь любишь вафли. – Мир никак не реагирует на её хлопающие ресницы. – Купи мне одну с солёной карамелью, хорошо?

После долгой паузы, Мир поворачивается ко мне.

– А тебе что?

– Ничего. Я тоже ненавижу вафли. – Доедать бутерброды с вареньем из холодильника – это одно, а позволять кому-то платить за твою еду – совсем другое. От этого ты чувствуешь себя обязанным, купленным. Мне не нужна причина для того, чтобы благодарить людей, которых я планирую обмануть, вынудив их отдать мне мои кости, а потом сбежать в теле их подруги.

Когда парни отходят к киоску, Лав усаживается на повалившееся неподалёку от тропинки дерево. Бревно повернуто к старой детской площадке, которая уже слишком ржавая и разбитая, чтобы на ней играть. Если верить городской легенде, эта роща однажды была имением купца, который ненавидел детей; он утонул в пруду, а его особняк превратили в детский сад. «Какая жестокая шутка».

И всё же природа здесь красивая, ей нет дела до шуток, деревья высокие и зелёные, а воздух свежий, напоминающий мне о парке дома, где я когда-то гуляла с Богданом. Как только получу свою жизнь назад, отправлюсь куда-нибудь, где нет ничего кроме природы. Мир так прекрасен без людей, он-то заслуживает доверия. Слышала, за городом есть озеро, может, я могла бы жить там. Найти домик и наблюдать, как солнце всходит из воды по утрам. Если не могу попасть в рай и избежать ада, то создам собственное убежище.

Надувая пузырь из жвачки, Лав громко его лопает и косится на меня. Ещё раз надувает. Ещё раз косится. И ещё раз.