– А если нет? — тихо проговорил Алекс, глядя в пол. – Если не разочаруюсь?

– Ну тогда тебе точно пиндык.

После его ухода Алекс еще с полчаса лежал и ловил «вертолеты». Слава богу, отцу двоих детей третий под тридцатку лет не вписывался в расписание. А то слушай его еще часа четыре… того и гляди вытошнит моралью и психологией. И так от вискаря мутит.

Он лежал и трезвел. «Заботливый родитель» выгреб из квартиры всю стеклотару пустую и полную, и теперь во всем доме из алкоголя оставался только полуторапроцентный кефир в холодильнике. Доставка алкоголь не возила, а выкатился товарищ аккурат под комендантский час. И теперь хочешь не хочешь, приходи в себя, лови абстинентный синдром и погружайся в пучину адской саморефлексии.

Чем яснее становились мысли, тем гаже делалось во рту, животе и сильнее трещала голова.

Как теперь жить? Тараном долбило в голову. Кто он? Почему не я? Почему она выбрала не меня? Разве сделает он ее счастливой? Разве сможет так любить?

Ох, ТАК любить не пожелаешь даже последней сволочи. То чувство, что когда-то наполняло его жизнь смыслом, светом, чудом, то, от чего он испытывал сильнейший восторг и острое, до дрожи счастье, теперь мучительными флешбэками возвращало его в момент своей невыносимо глупой, нелепой и чудовищно необратимой утраты, с головой погружало в сожаления о сделанном и ненависть к себе. В несбыточные сценарии, как все могло бы повернуться, не будь он таким кретином. Он не мог это пережить и отпустить совсем. Лишь научился прятать всю эту боль в глубокий подвал и приваливать хлипкую дверцу мельтешением событий, каруселью женщин и тяжелым пластом беспрерывной работы.

В основном он притерпелся к фоновой тупой боли в груди, научился с ней жить, временами почти переставал замечать. Иногда она ныла сильнее. Особенно осенью, когда питерская погода начинала испытывать нервы каждому и без наличия повода для приема антидепрессантов. А уж при такой дыре в душе кровоточить начинало с последними числами октября, пронизывая все существо экзистенциальной тоской. Поздняя осень и зима были Лексу невыносимы. Иногда чуть дышал от накатывающего самоедства и чувства утраты. Становился угрюмым, язвительным, несносным. А потом наступал январь, за ним февраль и ничего, отпускало. И жить хотелось, и оптимизм возвращался, он прятал в подвал причину своих страданий на несколько месяцев, а случалось, и на пару лет.

Самые страшные провалы случались, когда он получал новости о ней. Сначала дошел слух, что Альбина поступила на худграф. Лекс выяснил адрес и изменил свои маршруты, чтобы проезжать мимо. Он всматривался в прохожих, испытывая тяжелое чувство непреодолимости этих стен, за которыми она жила и училась, не подозревая об ищущем взгляде человека из прошлого, перескакивающем с лиц прохожих на окна и обратно. Она не попалась ему ни разу. В итоге он таки довыделывался, кончилось тем, что вписался в бампер впереди идущей тойоты. Разбил лоб и повредил запястье. Разозлился, ездить перестал, даже начал избегать этого поворота, но даже много лет спустя миновал это место с замиранием сердца и косил взглядом на тротуар.

Другой раз матушка ляпнула, что у Альбины умер отец, и он две недели жил в лихорадке: принести соболезнования или нет? Пока колебался, уместное время ушло.

Потом у него самого умерла мать. Было так тошно, что мозг в качестве спасения подсунул лекарство — написать или позвонить, получить поддержку, не откажет же она. Пожалеет, у нее ведь теплое сердце. Гордость удержала. После того периода Алекс сел и отключил себе возможность поиска в интернете по всем запросам, связанным с ее именем и фамилией. Тогда в соцсетях страниц у нее еще не было.

И все это время он в действительности ничего о ней не знал и намеренно избегал новостей. Все друзья и родня понимали: нельзя затрагивать эту тему. Может, ничего не будет, а может долбануть запой или очередной экзистенциальный кризис.

Почему же он так глупо нарушил собственные правила безопасности, выстраданные кровью? Да потому что самоуверенный идиот! Как он теперь на себя злился!

С предыдущего приступа прошло уже три года. Он не вспоминал о том, что где-то по земле ходит та самая, что ему не принадлежит, даже думал, черт побери, что влюбился! Жил, дышал, радовался, ссорился, был счастлив и думать забыл о своем потайном подвале, над которым уже почти выстроил здание новой жизни. Его отпустило! Как это было прекрасно. Иногда он мысленно прикасался к воспоминаниям о ней и ощущение было, как будто трогаешь застарелый шрам, заросший свежей, нежной кожей. Не сгладится и не исчезнет никогда, но больше не болит. Господи, больше не болит! Мучил только страх сорваться.

А потом одно за одним. Расставание, которое вызвало в душе только эхо между холодными стенами. Ничего. Ноль эмоций. А он-то помнил, как потерял любовь в прошлый раз, и это было совсем иначе. Лекс по привычке прикоснулся к шраму и снова не ощутил никакой боли. Пошел по проторенному пути классного парня, которому рады во многих постелях. И ничего, полет нормальный.

Казалось бы, живи да радуйся. Но когда ты столько лет проводишь в неконтролируемом дрифте от кризиса к кризису, жизненно необходимо убедиться в том, что здоровье тебе не показалось, что свобода не приснилась, а прошлое действительно надежно и окончательно отпустило. Посмотреть в ее глаза и ощутить пустоту и равнодушие.

А тут Данилов со своим напоминанием, которое острой иглой кольнуло в сердце. Заболит? Нет, в душе было тихо, неприятно пусто, как будто из комнаты, где когда-то было не протолкнуться от важных и дорогих вещей, вынесли все, вплоть до пыли на полу. И Лекс решил, что это знак. Он быстро все спланировал, чертов наркоман. Каким же хитрым бывает зависимый разум! Семена он позвал в тот день специально, знал, что накануне возможного приступа друг не оставит его в одиночестве. Намеренно напоил. Сейчас уже было ясно, что он искал лазейку, что все это была не проверка, а обходной путь вокруг выстроенных заслонов. И понял Лекс, что наделал, только когда увидел это фото. Но обратного пути уже не было.

То, что хранилось в том глубоком подвале, уже под землей, закатанное сверху в бетон, яростным взрывом вырвалось наружу и смело все, что было настроено сверху. Сознание затопила ревность, боль, обида и животная тоска. Как он по ней скучал!

Перед его глазами в адреналиновой лихорадке расплывался ее повзрослевший образ, боже, какая красивая… сердце останавливается! И какого-то мужика. Обыкновенного. Просто мужика. А ее достоин был только супермен, раз уж он сам в пролете. И теперь он сидел, трезвый, голодный, и его тошнило от невыносимого ощущения ревности и досады. Что-то вновь нестерпимо давило на солнечное сплетение, и он едва дышал.

– Просто это депрессия, – произнес он вслух, – непрожитые детские травмы. Психосоматика, – он ударил в грудь кулаком, но легче не стало.

В голове вертелись слова Семена «разочаруешься за полчаса». А что? Ведь это шанс! Все сказанное звучало логично, и подступающий вместе с окончательной трезвостью ужас грядущих сердечных страданий не оставлял выбора. Его точно ждет ад, а если Семен прав, то это освободит его раз и навсегда. Вольский встал. Сгорел сарай, гори и хата. И он с одержимой энергией уселся за комп.

Через час он сидел и тяжело дышал. Вот он зараза все-таки. Знал себя, поганец, знал и защитился так, что черта с два вскроешь этот фаервол! Но если кто-то и был в этом круче Алекса, так это он же, спустя несколько лет практики, учебы и инноваций. Он знал ход своих мыслей, знал, как предусмотрел защиту от собственной хитросделанности, и вот, глубоким утром, когда вся чертова ночь прошла в труде и рефлексии, он снова сидел перед открытой поисковой строкой той самой соцсети, с занесенным курсором и решался нажать. Сидел, сидел. Встал, прошелся по комнате, с отчаянным мычанием потер усталое, колючее лицо, умылся, запустил кофемашину.

– Ну давай, твюмть, че ты трус-то такой? – злился он на себя. – Ты же все уже видел!