Девочек звали Анютоглазка и Примула, Гли, Блейз и Виридиана, каждая нашла свой путь в это сестринство Эфиристок через тайны беспокойства —  поезд опоздал, любовное письмо пришло невпопад, свидетель-полицейский страдал галлюцинациями и так далее. А тут — эти пятеро мальчиков-аэронавтов, которых сразу очаровал девичий режим полета. Виридиана объясняла: сквозь Эфир бегут огромные волны, человек может их поймать, и волна будет его нести, как морской бриз несет орлана или волны Тихого океана, говорят, несут гавайских серферов. Крылья девочек — это антенны Эфира, воспринимавшие среду, чуть ли не микроскопические, список переменных включал индекс утяжеленного поглощения света, сопротивление спектра и нормализованный Эфиром коэффициент Рейнольдса.

—  Они, в свою очередь, направляются обратно в вычислительное устройство, контролирующее параметры наших крыльев, —  сказала Виридиана, —  настраивая их «перо» за «пером» для максимального увеличения подъемной силы Эфира.

  — Это, должно быть, Эфиристка, — прошептал про себя Чик.

 — Будущее не за паром, — заявила Виридиана. — Сжигать мертвых динозавров и что там они ели — не решение проблемы, Мальчик с Коленвалом.

И она начала объяснять ему основы Эфиродинамики, благодаря которой девочки могут летать.

 — Эфир, — объясняла Виридиана, —  как атмосфера вокруг аэростата, может создавать подъемную силу и тащить по Земле, так же, как он движется в пространстве. Еще во времена опытов Майкельсона-Морли были дискуссии о пограничном слое.

—  Неровная поверхность планеты, — начал понимать Чик, — горы и тому подобное создают вихри, препятствующие отделению...

— Кроме того, мы знаем, что его плотность пропорциональна кинематической вязкости в пересчёте на площадь в секунду, а также —  плотности пограничного слоя.

—  Но вязкость Эфира, как и его плотность, не принимается в расчет. Это очень тонкий пограничный слой, в котором Время невероятно растягивается.

   Дерби, случайно это услыхавший, отошел, качая головой:

   — Словно тут поблизости Сидни и Беатрис Вебб.

 — А также очень быстрый подъем, — продолжала Виридиана, — от нуля к скорости преобладающего ветра Эфира, какой бы она ни была. Значит, чтобы рискнуть столкнуться со всей его мощью, нужно рискнуть подняться высоко над поверхностью планеты. В нашем случае — не намного выше уровня крыш.

Чик и Виридиана оказались самой проблемной и неопределенной из пяти пар. Чик иногда вел себя так, словно его сердце находится еще на месте предыдущих приключений, а день Виридианы часто скатывался в сентиментальный плюсквамперфект.

Линдси Ноузворт, диагностированный матримониоманьяк, был поражен сильней всего первым раскосым пятном лица Примулы.

 —  Примула Ноузворт, — вскоре он обнаружил, что шепчет это снова и снова. — Примула Ноузворт..., — ни одна часть корабля, ни одно мгновение дня не было свободно от этой смущенной хандры. Звуковой эквивалент татуировки моряка.

   Что касается Майлза,

—  О, Гли, —  шутя журили ее, — ты всегда была такой гусыней, когда дело доходило до тертых калачей! (В сформулированных вслух чувствах Майлза, хоть их и записали, было не так-то просто разобраться).

Тем временем Анютоглазка была очарована несколько смущенным Рэндольфом (ее неутомимый дар кулинарки и знание трав вскоре помогли ему исцелиться от расстройства желудка).

Блейз и Дерби оказались неистово страстной «парой» с самого начала, бывший талисман впервые оказался в обществе женщины даже не косноязычной, нет, фактически головокружительно парившей среди богатств эфира, которые, как оказалось, полностью принадлежали ему.

— Неужто я утратила разум, — спрашивала Блейз, — здесь без дуэньи, среди таких людей, как вы, и тому подобное.

Она наблюдала за ним пристально, но любезно, в оправе кровельной плитки ее ночевья, рассыпавшейся в том, что также могло быть бесконечным членением, ржавым великолепием вечернего неба, темневшего, пока они стояли и, как казалось Дерби, ждали, хотя чего именно они ждали — было выше его понимания. Словно невидимые печи зажгли у них под ногами, древесный дым начал просачиваться и подниматься из дымоходов, крики газетчиков доносились с простиравшихся внизу улиц, пронзительные, как песня. Вступало арпеджио колоколов, у каждого — собственное давнишнее имя на местном диалекте. Огромные диски истрепанных за день птиц склонялись и кренились над площадями, от мала до велика, в одно мгновение вечерний свет смазывал их, как соус, в другое — отталкивал.

К утру, когда все девочки были на борту, ветер изменился. Теперь, как Линдси трижды подтвердил во сверхурочное время, он всего за пару минут доставит их по дуге в пункт назначения в Калифорнии.

Вот так они летели на северо-запад, однажды ночью посмотрели вниз, и их взорам открылась россыпь бесчисленных огней, если верить картам, это был Город Пресвятой Богородицы, Царицы Ангелов.

  — Боже мой, — воскликнула Анютоглазка, — где на Земле находится такое?

  — В этом-то и проблема, — сказал Чик. — Это находится «на Земле».

Пересекая Континент, мальчики удивлялись, насколько больше внизу стало земель, зараженных светом в ночное время — никто не помнил так много света, разрозненные фонари и мотки газового света уступили место электрическому освещению, словно передовые группы рабочего дня неуклонно захватывали и заселяли безоружные внутренние районы ночи.

Но теперь, наконец, летя над Южной Калифорнией и рассматривая белое каление, затопившее пригородные дома и городские площади, спортивные поля, кинотеатры, сортировочные станции и депо, стеклянные крыши фабрик, воздушные маяки, на улицах и бульварах ряды автомобильных фар, вечно ползущих за горизонт, они чувствовали себя неловкими свидетелями какой-то окончательной победы, триумфа над ночью, мотивы которого никто не мог понять.

— Это, должно быть, связано с дополнительными рабочими сменами, —  догадался Рэндольф, — расписание растет и уже не помещается в часы дневного света.

— Так много дополнительной работы, — пришел в восторг Линдси, —  способствует дальнейшему расширению и так уже колоссальной Американской экономики, конечно, это — хорошая новость для нас, учитывая, какую весомую часть своего капитала мы в нее инвестировали.

 — Да, эксплуатация сурков, бедствия и ранний уход в могилу, — проворчал Дерби, — вот благодаря чему мы летаем здесь с таким шиком, делая вид, что всё прекрасно.

— С тобой, Сосунок, конечно, обращаются довольно хорошо в этой корпоративной системе, к чьим банальным недостаткам ты всё еще считаешь необходимым придираться, а от нас они, к счастью, скрыты, а то и вовсе непостижимы.

   Дерби наивно моргал:

  — Дааа, Ноузворт?

 — Не произноси это. Я люблю сослагательное наклонения столь же сильно, как все остальные, но, поскольку единственное применение, которое ты способен ему найти —  пошлость, состоящая из двух слов, это лучше пусть остается неизреченным...

 — О. А как же тогда «Да здравствует капитализм»? По сути то же самое, не так ли.

Словно получив силу, впитав критическое количество безжалостного света, Майлз говорил, его голос едва ли не обрывался под действием эмоции, которую сложно было определить:

  — Люцифер, сатана, светоч...Князь Зла.

Линдси, как Офицер богословия Судна, услужливо начал объяснять, как отцы ранней церкви, желая найти как можно больше точек соприкосновения между Старым и Новым Заветом, пытались соотнести эпитет Исайи для Царя Вавилона с видением Христа, описанным в Евангелии от Луки: Сатана падает с неба, как молния.

— Потом всё усложнило использование древними астрономами имени Люцифера для Венеры, когда она восходит утренней звездой...

 — Это — этимология, — как можно вежливее сказал Майлз. — Но как насчет постоянства человеческого сердца, неподвластного времени...

— Простите, — Дерби притворился, что тянет руку, —  ...очемвылюдиговорите?

Рэндольф оторвал взгляд от карты и сравнил ее с ползущим внизу световым пейзажем.