— Не помню, чтобы говорил «я вернусь», — поприветствовал его Риф, — но рад тебя видеть снова, тем не менее, пойдем посмотрим, как далеко сошла лавина.
Джейк с кольтом следил за тем, как Риф сел на коня и они продолжили свое путешествие.
Они добрались в Орей, не встретив других всадников, но кто-то всё время смотрел на них в полевой бинокль. Риф выглядел жизнерадостным, поскольку для Ассоциации владельцев шахт (а кто еще это мог быть?) он умер, а потом родился заново.
— Говорю тебе, это второе рождение, — шептал он коню, который, судя по его подчеркнуто человеческой манере поведения, понимал, в индуистском смысле, что имеет в виду Риф.
— Быстро ты вернулся.
Он рассказал ей, что случилось.
— Ничего другого не оставалось.
— Угу. Ты оставил меня тут одну, зима на носу и ребенок плачет.
Он почувствовал знакомую глухую вибрацию страха по оси симметрии, страх расходился к ладоням и пальцам. Она так на него смотрела. Тут ничто не помогло бы. Но он сказал:
— Вместе мы всегда находим дорогу обратно. Правда?
Ее взгляд остался прежним.
— Что изменилось? Младенец, конечно, а что еще?
— Разве я что-то говорила, Риф.
Ей-богу, она больше не будет повышать голос. Никогда. Никогда, черт возьми, больше, к этому времени, конечно, она была намного ближе к тому, чтобы позволить событиям развиваться без ее участия, а тут он тараторит без остановки:
— Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал, всё, что мне известно — эти парни сейчас там в горах, только и ждут, когда здесь откроется дверь. Ты разучилась говорить? Прибереги это для следующей нашей встречи.
Она не хотела, на самом деле нет:
— Уиллоу может забрать малютку Джесси на некоторое время, он будет в безопасности у них с Холтом, но я не знаю, что будет с тобой, ты просто дубина стоеросовая, тебе нужен кто-то, кто будет прикрывать тыл...
Все эти годы, чертовы годы ругани, это никогда не приходило ей в голову. Трусливые мольбы этой жены из заведения. Зная, что он, его мимолетная тень уже скользила к порогу, эта обреченная оболочка, которую она любила, пивной живот и всё остальное — теперь это были лишь детали. Господи, как она, никогда не молившаяся, молилась сейчас, чтобы они, кем бы они ни были, уехали с перевала, она хотела, чтобы он получил хотя бы крохотный шанс остаться в живых, жить где-то.
— Первый гром с востока, любимая. Индейцы зуни говорят, что это примета окончания зимы, именно тогда я вернусь...
Джесси спал, Риф тихо поцеловал его в лоб и вышел из дома.
Вот как Риф укрылся под личиной страдающего расстройством нервов выходца с Восточного побережья Трэпстона Чизли III, он учился казаться более неуравновешенным, чем был на самом деле, одевался, как хлыщ, не способный сесть на лошадку карусели, проник в Денвер, чтобы брать уроки танцев у некой мадам Обержин, заставил ее поклясться, что она будет хранить всё в тайне, под страхом древнего проклятия шамана штата Юта. Он начал пользоваться одеколоном и тем же сортом помады для волос, что и немецкий кайзер Вильгельм, хранил свой динамит, детонаторы и различные механизмы для взрывных машин в специально подобранном и украшенном монограммой саквояже из крокодиловой кожи, который ему подарила дерзкая и ненасытная Руперта Чирпингдон-Гройн, путешествующая англичанка — он был очарован тем, что она воспринимала как противоречия своего характера, но не игнорировал полностью сигналы опасности, встречавшиеся на пути.
— Дорогая миссис Чирпингдон-Гройн, вы не должны расстраиваться из-за меня слишком сильно, хотя, признаю, я пошалил на кухне с той малышкой Юп Той и так далее, но вы просто должны меня простить — что может значить нераспустившийся цветок лотоса для того, кто провел хотя бы мгновение с вами, обворожительная, желанная миссис Чирпингдон-Гройн...
Сама Юп Той ждала его у огромного ледогенератора среди убиравших лед девушек в укороченных платьях с пайетками, ее разрисованное лицо напоминало фарфоровую маску в свете керосина, льющегося откуда-то снизу, она всматривалась пристально, кусала ногти, невозмутимой она могла бы показаться лишь такому игнорирующему окружающих человеку, как Руперта. Для тех, кто больше ценил ее достоинства, ее разум был открытой книгой, и многие начали осторожно отходить, предчувствуя надвигающиеся неприятности.
В неосвещенных глубинах огромного устройства паровой молот неустанно разбивал блоки сырого льда, пар поднимался и пыхтел, смешение всех агрегатных состояний воды сразу, сквозь которое девушки, убирающие лед, направляемые метрдотелем с парой кастаньет, разъезжали на роликах между столами, доставляя оцинкованные ведерки с чеканным названием заведения, до краев наполненные холодным веществом в твердой фазе.
Риф присоединился к разгульному салону неврастеников, в котором царила Руперта, путешествующих от одного термального источника к другому в поисках вечной молодости или в попытке убежать от груза времени, когда искал достаточно импульсивных или невнимательных картежников, за счет которых можно курить гаванские сигары и пить шампанское по 3,50 доллара за кварту, а Руперту то и дело поражали его индейские безделушки из серебра и ляпис-лазурита, она долго ломала голову и решила, что он — белый дикарь, притворяющийся денди. Но это не мешало им устраивать загулы в среднем раз в неделю, незабываемые скандалы, заставлявшие окружающих разбегаться по закуткам, не зная, какое расстояние будет безопасным. В перерывах между этими дебошами Риф вел длинные бессвязные разговоры со своим членом о том, что нет смысла сейчас особо скучать по Стрэй, но это только уменьшало желание — не к одной Руперте, а вообще ко всем, к Юп Той или к кому угодно, кого они могли встретить во время своих путешествий.
В конце концов, они разъехались в Новом Орлеане после постоянной туманной головной боли ночи, которая началась в заведении месье Пешо, где коктейль «Сазерак», который, говорят, изобрели там, по мнению Рифа, не шел ни в какое сравнение с коктейлем, который подавали в баре Боба Стоктона в Денвере, а вот их «Абсент фрапе» — совсем другое дело. Заправившись топливом, компания переместилась во Французский квартал в поисках «более экзотических» средств опьянения — в смысле, если зайти слишком далеко, некоего порошка зомби. Этой ночью Руперта была в облегающем костюме из черного бенгалина с воротником «Медичи» и манжетами из шиншиллы-метиса. Под костюмом только корсет и чулки, в чем Риф имел возможность убедиться ранее во время их привычных вечерних рандеву.
В этом городе вскоре становилось очевидным: то, что вы видели с улицы — не то что не «вся история», но даже не картинка на обложке. Настоящая жизнь таилась в глубинах городских кварталов, за витиеватыми железными воротами, и в черепичных галереях, которые могли тянуться на много миль. Раздавались слабые отголоски музыки, сумасшедший забой, банджо и горны, глиссандо на тромбоне, профессора борделей играли на пианино так, словно попадали по клавишам между клавиш. Магия вуду? Менее всего это было связано с вуду, магия вуду царила здесь везде. Невидимые стражи обязательно сообщили бы вам об этом, самые толстые шеи можно было здесь заподозрить в том, что они предостерегают о покалываниях Невидимого. Запретного.
А тем временем ароматы местной кухни: колбаски чоризо, суп из стручков бамии, лангуст, томленый на пару, и креветки, кипяченые в сасафрассе, доставленные из краев, которые вы никогда не видели, добивали то, что оставалось от вашего здравомыслия. Повсюду на улицах бесшабашные негры. Так называемые Итальянские Беспорядки — их причиной стало предполагаемое убийство шефа полиции итальянской Мафией, еще не потускневшее в памяти горожан, дети любили приставать к незнакомцам, независимо от того, были ли они итальянцами, с вопросом: «Хто убыл шефа?», не говоря уж о «Сестру твою в задныцу».
В конце концов они осели в «Грас-Холле» мамаши Тант, мюзик-холле неподалеку от Пердидо-Стрит в центре квартала злачных мест.
