– Возьми еще что-нибудь на память обо мне.

Екатерина Павловна обвела взглядом убогую комнатку, где стояла лишь самая необходимая, порядком обшарпанная мебель. Это жилье в деревянном домишке рядом со станцией Воронок на окраине Щелково ей выделили после смерти Степана Ивановича. Он неосторожно поднял что-то тяжелое и надорвался. Его похоронили на жегаловском кладбище, семейном захоронении Чистовых, справа от алтаря Никольской церкви и практически напротив входа в собственный дом. Дом, где прошло так много счастливых, радостных дней, где была большая библиотека и неплохое собрание картин… Взгляд Екатерины Павловны скользил по голым стенам, пока не наткнулся на стоявшие перед ней фарфоровые тюльпаны.

– Вот пудреницы, больше у меня ничего не осталось, – вздохнула она.

Юля собралась уходить.

– Наверное, мы видимся в последний раз, – вдруг произнесла Екатерина Павловна.

– Почему? – удивилась племянница. – Что вы такое говорите?

Екатерина Павловна промолчала.

Пришедшие за ЧСИР (членом семьи изменника Родины) Чистовой-Гимер сотрудники НКВД обнаружили ее в кресле без признаков жизни. Вскрытие показало отравление цианистым калием. Место ее захоронения неизвестно. То ли она, став безымянной, все-таки упокоилась в семейной ограде Чистовых, рядом со Степаном Ивановичем, то ли нашли ей последний приют где-то в другом месте – точно не знает никто.

…На полке стоял фарфоровый тюльпан – бледно-розовый, полураскрывшийся, чуть бахромчатый по краям, с едва различимыми следами позолоты на длинной бронзовой ножке, явно сделанный в начале прошлого века в стиле модерн с его излюбленными цветочными мотивами.

– Откуда у тебя этот необыкновенный тюльпан? – спросила я мужа, переселившись к нему после свадьбы.

– От тети Юли, родной сестры моей бабушки Надежды Алексеевны Чистовой. Вообще-то их было два, это парная вещь, но один давно разбился. А принадлежал он, знаешь, кому? Екатерине Чистовой. Ну, той самой, которая стала прообразом героини в «Живом трупе»…

Я молча смотрела на тюльпан, оставшийся от легендарной женщины, вошедшей в историю благодаря драме великого Толстого, героини одного из самых громких скандалов века. Странное совпадение: поступив после школы на театроведческий факультет ГИТИСа, первую в своей жизни рецензию я писала именно на пьесу «Живой труп», сравнивая постановки двух московских театров, с незабываемыми актерами Леонидом Марковым и Георгием Бурковым в роли Феди Протасова.

– А вот и она сама. Это единственная сохранившаяся ее фотография. Других нет ни в музеях, ни в архивах.

Муж протянул мне маленький потертый кожаный альбом. Со старинной размытой фотографии смотрела улыбающаяся женщина – красивая, нежная, словно озаренная внутренним светом. Парадоксальная все-таки вещь история. Об этой женщине знала вся Россия, а изображений ее не осталось, кроме этого любительского снимка. На последней странице альбома четким росчерком пера было выведено: «На добрую долгую память от Екатерины Чистовой».

Есть вещи, которые так давно и прочно вошли в нашу жизнь, что кажется, будто они существовали всегда. Вот, например, романс «Я ехала домой». Все его знают, а кто автор? Дотошные любители, может, и докопаются – какая-то М. Пуаре. Но мало кому известно, что за этой фамилией скрывается яркая, талантливая актриса, волновавшая российскую публику и своими сценическими созданиями, и подробностями личной жизни.

В конце девятнадцатого века многие сходили по ней с ума. Говорили даже, что один неудачливый поклонник застрелился прямо у дверей ее гостиничного номера. Артистка, певица, блиставшая в оперетках, исполнительница цыганских романсов, композитор, поэтесса, журналистка – все эти таланты сочетались в миловидной блондинке с неожиданно низким голосом, москвичке французского происхождения Марии Пуаре, родившейся в 1863 году.

Каких только цветов и подарков ей не преподносили! Когда появился первый романс, написанный Пуаре, «Лебединая песнь», всю ее квартиру почитатели ее таланта завалили фигурками лебедей – и большими, и маленькими, и серебряными, и фарфоровыми…

Ее жизнь напоминала пестрый калейдоскоп событий, в которых фигурировали самые знатные и богатые люди России. А она успела побывать в роли и городской сумасшедшей, и любимицы публики двух столиц, и изобретательной авантюристки, и узницы петербургской тюрьмы…

…В тот осенний день 1916 года около здания Петербургского окружного суда царило настоящее столпотворение. Литейный мост был весь забит людьми, не сумевшими прорваться в зал заседаний. Сквозь плотную людскую массу, запрудившую мостовые и тротуары, с трудом пробивалась карета, в которой находилась подсудимая. Дверцы распахнулись. Прокатился гул, толпа всколыхнулась, взволновалась, пришла в движение.

Хрупкая светловолосая женщина в сопровождении конвоя, прокладывавшего ей дорогу, направилась к входу в здание. Под ноги ей летели букеты. Некоторые неистово аплодировали. Кто-то кричал: «Мы Вас любим! Мы с Вами!» Но слышался и пронзительный свист, и злобное шипение, и обрывки негодующих фраз: «Аферистка! На графские миллионы позарилась! Ишь ты, графиня Маруся!»

Совсем недавно ей поклонялся весь театральный Петербург, да и Москва не отставала. И в Киеве ее обожали, и Париж она покорила исполнением цыганских романсов, хоть цыганкой и не была. Там среди ее поклонников числился один из Ротшильдов. А теперь ее ведут с позором, как закоренелую злодейку и преступницу. Но она виновата лишь в том, что любила. Любила и хотела, чтобы у нее были муж и семья. Разве это не естественно для женщины? А средства, которыми она пыталась этого добиться… Что ж, любовь зачастую в таких делах неразборчива.

И хуже всего то, что за решетку ее упрятал ее собственный муж. Судебный пристав, предъявивший ордер на арест, холодно глядя ей в глаза, именно так и сказал. Марии не хотелось в это верить. Она знала, что на нее заведено какое-то уголовное дело. Но чтобы муж… Ведь граф только что был у нее! Мария жила в своем особняке на Фонтанке. Супруги обедали, потом муж попросил Марию спеть. Она аккомпанировала себе на гитаре – семиструнной, палисандрового дерева, с перламутровой инкрустацией. Пела с каким-то особым чувством и надрывом, словно догадываясь, что больше петь для любимого не придется. «Я ехала домой, я думала о Вас…» Ее мягкий, обволакивающий голос бередил душу. Граф даже прослезился. Он вообще был несколько сентиментален.

– Не волнуйся, Маша, все закончится хорошо, поверь мне. Я не пожалею для этого ни денег, ни связей. Я остановлю происки этих злоумышленников, чего бы это мне ни стоило. Они отзовут свой грязный иск обратно. Успокойся, дорогая, и не думай об этом.

На прощание граф перекрестил и поцеловал жену. Он всегда так делал. А через несколько минут вошли полицейские с наручниками…

– Мария, он недостоин тебя. – Казалось, внутри нее заговорил другой человек. Другая, мудрая, все понимающая женщина, и к ней нельзя было не прислушаться. Мария отмахивалась от ее слов, но та продолжала твердить свое. – Графу льстило внимание такой необыкновенной женщины, как ты. Ему нужен был наследник его двадцатимиллионного состояния. Здоровый, крепкий ребенок. Он говорил тебе об этом с первого дня знакомства. Ни комплиментов, ни признаний в любви ты не слышала. Согласись, это несколько странно. Вспомни, разве он любил тебя? Разве понимал, что творится в твоей душе? Тебе хотелось видеть своего избранника благородным, щедрым и надежным? Но это всего лишь твое желание, искажающее действительное положение вещей. Ты же сама сказала, что ваша свадьба была для тебя театральной постановкой. Ты принесла себя в жертву. Зачем?

…Она прошла на скамью для подсудимых, присяжные сели на свои места. Суд проходил в знаменитом Белом зале, в котором слушались дела террористки Веры Засулич, Сикорского, Сазонова.