– Тим, не надо.

– Боишься передумать?

Ух, как молнии сверкают в этих ясных синих очах. Правда глаза колет, малыш?

– Как знаешь.

То-то же, а то артачится.

Входим под звон навесного китайского колокольчика в прохладное помещение, слепящее от преобладания белого. Слева, справа, впереди, везде – длинные стойки с десятками вешалок. Стены белые, пол белый, потолок белый. Да всё, твою мать, белое. Словно в сугроб вверх тормашками окунули.

Прямо со входа нас встречает молодящаяся продавщица в летах с таким слоем косметики, что кажется, будто башку присобачили на чужое тело. На лицо килограмма тоналки хватило, а на морщинистую шею нет, забавно.

Дамочка облизывает нас как только может. Сразу прочухала, что попались не скучающие зеваки, а потенциальные клиенты. Меня усаживают на диванчик возле примерочной, даже чай предлагают, Пулю же под локоток уводят вглубь зала, заговаривая зубы. Пошла втюхивать самые круглые ценники, сто пудово.

Сижу, чего остаётся. Под фоновую нудную музычку с намёком на Бетховена разглядываю стеклянную витрину со всякой мелочёвкой: статуэтками на торты, праздничными бокалами, диадемами и бабскими шпильками для причёсок. Попутно делаю несколько снимков. К сторис потом прикреплю в качестве пруфов25.

Паулина возвращается нескоро и сразу с трёмя вариантами, прячься со всем этим добром за шторой.

– Покажись только, а то сам приду, – напутствую её.

– Жениху нельзя видеть невесту в платье до свадьбы, – напоминает дамочка.

– Он не жених, – отвечает копошащаяся ширма.

– Пока что, – поправляю. – Но я в процессе решения этой проблемы, так что наряд берём на мой вкус.

– Обойдёшься.

– Сомневаешься в моём вкусе? Тогда почему носишь серёжки, которые я подарил?

Ширма молчит, зато продавец в ступоре.

– Эээ… Ладно… – мямлит она. – Девушка, вы скажите, когда помочь со шнуровкой.

– Уже, – занавеска уезжает на кольцах и Демидова предстаёт перед нами. Да… на это непросто… смотреть. Я думал, будет полегче.

– Как тебе? – поправляя спадающие с плеч рукава, спрашивает у меня Демидова, пока сзади с упорством садиста затягивается корсет.

– Ты очень красивая, – честно отвечаю. – Но тут дело вообще не в платье. Которое, на самом деле, полная лажа.

Паулина смущается, а вот дамочка обижается.

– Почему это лажа? Отличное платье, последняя коллекция. Только недавно завезли.

– Ага. Отличное для тех, кто хочет быть похожей на сахарную вату. Слишком пышные юбки и слишком глубокое декольте. Будь твоя грудь больше, пришлось бы её постоянно ловить.

– Меня вот тоже юбки смущают, – соглашается Пуля. – Все кусты соберу. Я думала о чём-то попроще и попрактичнее. Ой, – охая, вздрагивает Пуля, хватаясь за бока. – Может послабее?

– Если слабее, вот здесь и здесь будет некрасиво торчать, – назидательно изрекает дамочка.

– А так я уже пошевелиться не могу.

– Красота требует жертв. Все невесты через это проходят.

– Все да не все. Она же сказала – ей нужно что-то более практичное, – холодно замечаю я.

– Зато посмотрите только какая она принцесса! А вы говорите, попроще.

Какая настырная. То ли ради процентов втюхать надо свою последнюю коллекцию, то ли просто сама по себе такая надоедливая.

– Вот и оставьте этот кошмар швейного цеха принцессам. А Пуля – леди. Ей эта тряпка половая не нужна, – встаю с дивана, разглядывая другие два варианта. Не, та же беспонтовая хрень. – Раздевайся. Эти можешь даже не пробовать, тоже самое будет. Ща что-нибудь принесу, – велю Паулине, утопывая в мир ванили.

– Вы уверены, что он не ваш жених? – слышу позади себя.

– Точно.

– Занимательно.

Не отвлекаюсь, въедливо осматривая манекены и перетасовывая варианты, сваливающиеся с вешалок из-за отсутствия лямок. Почему так много пышности? Другое из принципов не штампуется? А, не. Вроде нашёл.

– У тебя же сорок второй? – кричу на весь зал.

– Да.

– Большинство представленных моделей идут сразу на несколько размеров, – подгукивает растерянная мадам, во владениях которой беспардонно хозяйничают.

– Я заметил, – задумчиво выбираю между двумя вариантами, крутя их и так, и эдак, но всё же останавливаюсь на одном. С ним и возвращаюсь. – Почему до сих пор не голая? Где моя любимая родинка у пупка? – строго прицыкиваю смутившейся Демидовой. – Марш переодеваться.

– Можно чуть меньше командорских замашек?

– Можно. Буду нежен и ласков, но наедине, – вручаю ей наряд, сопровождая в примерочную лёгким пинком. Для ускорения. – Вперёд, вперёд. Мне ещё сиги купить надо. Курить хочу, сдохнуть охота.

– Нечаев, ты…

– Знаю, знаю, – охотно соглашаюсь, снова задёргивая за ней штору. – Невыносимый, но чертовски обаятельный. Именно за это ты меня и любишь, – подмигиваю вконец охреневшей продавщице. – Не обращайте внимания. Это у нас такая прелюдия.

– Ага…

Ждём.

И ждём.

Долго ждём.

По ту сторону уже и шебуршаться перестали, а мы всё ждём. Просовываю голову, чтобы проведать обстановку.

– Ну как там? Влезла или размер не тот?

– Тот, – разглаживая широкий атласный пояс под грудью, кивает Паулина, задумчиво разглядывая себя в зеркало.

– И как?

– Честно? Мне нравится.

– Погодь, молнию застегну, – прячу выглядывающего на обнажённой спине павлина за ажурной драпировкой, финальным штрихом пропуская жемчужную пуговицу через петельку под шеей, и тоже оцениваю результат. Мягкие складки на юбке, длина на ладонь ниже колена и кружевной полупрозрачный верх, кокетливо прикрывающий декольте. – Да. Мне тоже нравится.

Ни миллиона слоёв фатина, ни дешёвых страз. В этом платьице нет нагромождения. Само по себе оно максимально простенькое, без вычура, не белого даже, а светло-кремового оттенка, но на точёной фигурке Паулины смотрится как винтажный дорогой наряд. Вот это действительно её.

Кто бы что ни говорил, но не всегда одежда красит человека. Иногда схема работает строго наоборот.

– Я же говорю, леди. И как бы ты не брыкалась, – приобнимаю её за талию, прижимая к себе и утыкаясь носом в распущенные волосы. – Моя леди.

Не могу удержаться, это сильнее меня. А у неё не хватает духа отстраниться. Я ведь вижу её взгляд в отражении и слышу как сбивается с ритма размеренное дыхание.

Мы это неоднократно проходили. Понятия не имею, как у Демидовой так долго получается обманывать себя, но со мной этот номер не прокатит. Я давно изучил её “от” и “до”.

– Не надо.

Ожидаемо. Поцелуй меня она – вот тут бы я удивился.

– Почему?

– Ты знаешь, почему.

– Давай, ещё скажи, что неприятно, – нашариваю тонкие пальчики, прижатые к животу, и сплетаю со своими.

– Это неправильно.

– Что неправильно? Постой так всего минуту, большего уже даже не прошу, – послушно стоит, а грудная клетка ходит ходуном. – Чувствуешь?

– Чувствую, что?

– Всю глупость того, что собираешься свершить? Откажись от затеи со свадьбой. Пока не поздно.

– Чтобы потом, что? Выйти замуж за тебя?

– Именно.

– А дальше? – Пуля выскальзывает из объятий, разворачиваясь ко мне и руша приятное мгновение особого единения. – Как быстро спортивный интерес пройдёт и станет скучно надрываться дальше?

– Да откуда у тебя такая уверенность, что у меня один только спортивный интерес?

– Может, потому что ты мне уже доказал всю серьёзность своего намерения?

Да ёпт твою мать. Почему все подобные разговоры из раза в раз упираются в одну и ту же точку.

– Это было давно. До всего.

– Это было в тот же день, когда ты впервые признался мне в любви.

– Тогда было всё несерьёзно, по-ребячески.

– А сейчас серьёзно?

– Ты даже не представляешь, насколько.

– Ты прав: не представляю. Я просто наивно полагала, что втирая кому-то о чувствах, с другими не спишь. Ни по очереди, ни уж тем более вместе.

Пздц. Тот треклятый спонтанный тройничок мне теперь что, будут вспоминать до гробовой доски?