– Это нормально, – улыбаюсь я.

Если бы у меня было столько денег, я бы тоже хотела, чтобы у меня все было идеально.

– Но грязи не только в плане ухода за мебелью. Он мужчина. У него есть свои потребности, – на этих словах я краснею и опускаю взгляд в чашку. Зачем она мне это говорит? – Но менять женщин и пользоваться услугами тех, кто может предоставить свое тело он не любит. Этот человек должен быть уверен в своей партнерше. Именно поэтому он берет себе в прислуги девушку, которая сможет удовлетворять все его потребности, когда он возвращается домой. Постоянную, в которой можно быть уверенными на все сто процентов, потому что ей предоставляется полный медицинский пакет.

От удивления я едва не давлюсь кофе. Расширенными глазами смотрю на женщину, не в состоянии поверить в то, что она говорит. Это шутка такая? Разве такое вообще возможно?

Но Наталья Сергеевна выглядит довольно серьезно. Для нее это точно не шутка.

– Подождите, – пытаюсь прояснить я, – Вы говорите, что я буду не только убирать, но и … делить с ним постель?

– Именно так.

Боже… Он негодования меня подбрасывает. Я резко встаю со стула, едва не опрокинув его.

– Нет, извините, но я не могу. Это… неправильно.

– Зато ты нигде так не заработаешь.

– Своим телом?

– Называй это так. Зато всё кристально. И партнер у тебя будет только один, а не несколько как у тех, кто действительно зарабатывает своим телом на улице.

Я вдруг чувствую себя грязной. По телу дрожь проходит.

– Нет, простите. Я не смогу, – мотаю головой, пятясь назад. – Это не для меня.

Разворачиваюсь и едва ли не бегом выскакиваю на улицу. Как такое возможно, чтобы в двадцать первом веке официально предлагали работать … чьей-то женщиной? Более грубо выразиться я даже в своей голове не могу.

Спешу по тропинке к воротам, обняв себя за плечи и уткнувшись глазами в плитку. Если они так спокойно говорят об этом, значит это нормально здесь. Сколько же девушек прошло через этого мужчину?

Впереди раздаются голоса, но я утонув в мыслях не замечаю их, пока резко не врезаюсь во что-то.

– Ой.

Поднимаю голову и понимаю, что чем-то оказывается мужчина.

Первое, что я чувствую – это аромат его туалетной воды. Резкий и довольно тяжелый. Он мгновенно заползает в нос и оседает в легких, подобно кокаину.

Пронзительно синие глаза ловят меня в фокус и удерживают каким-то невидимым магнитом. Я смотрю на него непозволительно долго, подмечая и резкие черты лица, и волевой подбородок, прямой нос. Тонкие губы плотно сжаты. Мужчине на вид лет тридцать восемь. Он черноволос, гладко выбрит, что позволяет рассмотреть острые широкие скулы. Он по-мужски невероятно красив, опасен. От него веет властью, мощной мужской энергией, сносящей всё на своем пути.

Я таких мужчин только по телевизору в сериалах видела. Обычно они играют жутко богатых злодеев, которые держат в страхе пол города. Строгий черный костюм только подтверждает мои догадки.

– Извините, – бормочу я, краснея.

Его взгляд слишком откровенен как для случайного прохожего. Так не позволяют себе смотреть простые люди на других. Взгляд синих глаз обводит мой рот, опускается по шее и ныряет в неглубокое декольте.

Я ежусь еще сильнее, крепче обхватывая себя руками. На меня так никогда не смотрели. Даже ухажер тетки, который иногда отвешивает сальные комплименты и пытается облапать глазами.

Этот мужчина смотрит так, словно он имеет полное право так на меня смотреть, словно я ему принадлежу, а это пугает. До дрожи в коленях.

Быстро обхожу его и ныряю в открытую дверь ворот. Нужно убираться отсюда поскорее.

– Ну и? – спрашивает тётя с порога.

– Эта работа не для меня.

Сердце все ещё колотится, когда я заскакиваю в свою комнату и начинаю раздеваться. Хочется даже кожу снять после поездки в тот дом.

– Это что ещё значит? – следует тетя за мной, – значит убирать чей-то дом для тебя унизительно? Ты оборзела?

– Нет, но…

Я даже признаться ей не могу в том, что на самом деле должна была делать.

– Я завтра же найду работу. Обойду весь город, обещаю, но найду.

И с этими словами прячусь в ванне, слыша проклятия в свой адрес и нелицеприятные слова типа «иждивенки» и «нахлебницы».

Боже, помоги мне найти работу. Пожалуйста. Мне очень нужно помочь бабушке и сделать так, чтобы тётя от меня наконец отстала. А для этого нужны деньги. Много денег.

Сумма с несколькими нолями, нарисованными на листке Натальей Сергеевной всплывает в памяти. Я даже не знала, что девушкам за «связь» столько платят.

Но я найду более приличную работу. Такую, о которой говорить будет не стыдно!

Полная уверенности я выхожу на следующее утро из дома. Правда, чем больше я хожу по оставшимся рабочим местам, тем сильнее эта уверенность гаснет. Город у нас не очень большой, поэтому и выбора как такового нет. Раздавать листовки? Мне однозначно не хватит этих крох, чтобы оплатить бабушке лечение.

Купив в магазине кое-какие угощения, которые разрешены бабуле врачами, я еду к ней.

– Привет, родная, – здороваюсь, опускаясь на край ее кровати.

У нее из носа торчат трубки, на вид совсем слабая.

Бабушка переводит на меня взгляд и кажется, что первые секунды не узнают. Сердце кровью обливается. Она всегда была бодрой и энергичной, поэтому видеть ее такой ослабленной – боль для меня.

– Асенька, – неузнаваемым голосом отвечает наконец бабушка.

Я льну к ней и обнимаю.

– Я здесь. Принесла твое любимое печенье.

– Больно кушать, дочка, – она морщится от моих прикосновений, как будто я не аккуратно обнимаю ее и с силой бью.

Быстро отстраняюсь, оставляя только ее руку в своей.

– Извини. Я сегодня работу искала. И вчера. И вообще всю неделю после окончания школы, – начинаю говорить я, чтобы как-то ее отвлечь. – Но пока безрезультатно.

Бабушка прикрывает глаза, а потом начинает кашлять. Приступ такой сильный, что у меня выступают на глазах слезы.

– Как ты? – спрашиваю, когда она немного успокаивается.

– Больно. Везде больно, а они не хотят колоть мне обезболивающее.

– Почему?

Бабуля не отвечает. Поворачивает голову к окну, и под солнечными светом я могу различить сколько боли в ее глазах.

– Я потерплю, – отвечает она, – не долго осталось.

От этих слов мне хочется рыдать, но я заглушаю ком в горле, потому что плакать при бабушке кажется неправильно.

– Иди, дочка. Не хочу, чтобы ты видела меня такой немощной.

– Я люблю тебя, бабуля.

– И я тебя. Попроси Инну заплатить этим медсестрам. Пусть хотя бы пару раз в день приходят, а то терпеть нет никаких сил.

Моя бабушка всегда была сильной. Даже если у нее что-то болело, она шла работать и никогда не лежала без дела. Поэтому если она говорит, что терпеть нет сил, значит так оно и есть.

Я киваю и мягко целую ее в щеку, вдыхая в себя родной запах. Уже когда выхожу в коридор могу позволить себе расплакаться.

– Девушка, что у вас? – проходя мимо, интересуется одна медсестра.

Я быстро смахиваю слезы.

– Скажите, вы могли бы делать обезболивающие уколы пациентке из шестой палаты чаще? Ей же очень плохо.

Ее лицо становится кислым и недовольным.

– Государство не имеет столько лекарства, чтобы ублажать каждого умирающего. Одного укола в день вполне достаточно.

– Но ей плохо!

– Другим тоже плохо. Здесь всем плохо.

– Но к одним вы заглядываете чаще.

– Оплачивайте лечение и к вашей будем заглядывать чаще, – прямым текстом озвучивает медсестра.

Мне хочется на нее накричать, что нет у меня таких денег.

– Кстати, вашу бабушку на днях переводят на другой аппарат. Нужно будет подписать бумаги и оплатить лекарства. Мы можем сделать это прямо сейчас.

– Подписать я могу, а оплатить нет.

Она так посмотрела на меня, будто я прокаженная.