Топорков постоял под солнцем и опять с брызгами уронил себя в воду.

– Разворковался, как с девкой, – густым басом неожиданно донеслось из кустов напротив Топоркова.

– Ага, как с девкой, точно! – согласился Семён. – Ты, Сарайкин, откуда взялся?

– Бахчи караулю у Кривой ветлы. Услыхал тебя, пойду, думаю, стрельну курева. У меня кончилось.

– Подожди малость, я сейчас!

Сарайкин продолжал:

– Ты скажи про братана моего: из Чапаевска что есть нового?

– Судить скоро будут его, понял?

– Чего же не понять. Как думаешь, много дадут? – спросил Сарайкин.

– Ещё бы, судью на улице избить – десяток лет схлопочет, это точно.

Топорков вышел на берег и запрыгал на одной ноге.

– Бры… ры… бры… ыы, хорошо как!

Поднял одежду и стал в ней копошиться, искал папиросы.

Солнце показалось из-за леса. Лучи его упали и на рыбаков. Стало жарко. Поклёвки пошли реже и Шурка предложил позавтракать.

Сидя на носу с огромным надкушенным помидором и горбушкой хлеба, Мишка поинтересовался:

– Я знаю, вы с дедом отводом рыбачите на щук, да?

– Да, но не на щук, а вообще. Правда, их попадает больше.

– После раздополья?

– Нет, наоборот, когда только начнётся ледоход. Большой воды ещё нет, рыба вся жмётся к берегу, вот бреднем её и бери.

– А как, вода же холодная?

– Дед к кляче[2], идущей в глуби, прибивает брусок с гнездом, в него вставляют большой, метров шесть, тонкий шест. Этим шестом один человек отталкивает клячу от берега, а другой, который рядом впереди, тянет по течению за привязанную к ней верёвку.

– А вторая кляча? – допытывался Мишка.

– А что – вторая? Её тащишь около берега в сапогах.

– Ловко! – оценил Мишка, – это твой дед придумал?

– Он говорит, что ещё со своим дедом так рыбачил.

Перегнувшись через борт, смешно вытянув губы трубочкой, Мишка попытался напиться.

Шурка помог: чуть качнул лодку, и лицо приятеля по уши ушло в воду.

Едва откашлявшись, Мишка громко и задорно засмеялся.

Когда кончил, спросил:

– Шурк, отводом рыбачить пригласишь?

– Это ж весной, в апреле, когда зажоры на Самарке пройдут, потом…

– Ну и что? Я подожду, – сказал бодро приятель.

– Ладно, – немножко важничая, пообещал Шурка.

Это – ягода не ягода, сорняк не сорняк. Растёт сама по себе. Только взойдёт картошка, она тут как тут. И, начиная первую прополку, иногда можно спутать её с молодой лебедой, когда торчит из тёплой благодатно пахнущей огородной земли всего лишь двумя-тремя листочками. Но не тут-то было, матушка Шурки зорко её высмотрит и после прополки она на равных остаётся рядышком с листочками картошки. Цветёт вороняжка так же неярко, как и картошка. Ягоды её, если с чем-то сравнивать по внешнему виду, когда спелые, может быть, похожи на смородину: такой же величины, тёмно-синие, но мягче и легко в руках мнутся.

В знойный летний день, когда ещё ни одной ягоды, готовой к употреблению, нет ни в огороде, ни в лесу, вот она вам – мальчишеская утеха и радость: вороняжка. Правда, её зовут часто по-другому: «бзника». Шурка всегда конфузится, когда слышит это слово. Он его не говорит. Недоумевает, почему взрослые: женщины, учителя – все зовут её так.

А бывает ещё удивительнее: попадаются ягоды вроде бы неспелые, не черные, но белесые. Изнутри светящиеся тёплом и зрелостью – они вкуснее самых черных и броских на вид.

Приятно, прибежав на огород, упасть меж кустов вороняжки и, срывая налившиеся соком ягоды, отправлять в рот. Но ягоды её, висящие гроздьями близко от земли, всегда в огороде мягкой и лёгкой, часто в пыли, поэтому есть приходится не каждую. Другое дело, когда Шуркина матушка, быстрая и ловкая, проворно насобирав миску, ставит вороняжку, помытую холодной водой и посыпанную сахаром, на стол! Не оттащишь за уши! Но самое прекрасное то, что можно приготовить из неё вареники. Вареники с вороняжкой! Они разные: когда горячие, их обжигающий аромат, соединённый с холодным молоком, возбуждал и дразнил. Холодные становились так вкусны и аппетитны, что Шурка их ел с большей охотой, чем всё то, что Екатерина Ивановна могла только с присущей ей расторопностью приготовить и с радостью угостить…

Шуркины друзья, когда у него бывали, с нетерпением ждали таких вареников.

…Лето в разгаре. Когда Шурка прибегал в огород, с разных уголков выглядывали неяркие, но светлые вороняжкины глазки. Они высматривали его…

– Раз уж мы затеяли дела с домом, то надо и остальное подтягивать, – рассуждает вслух Шуркин отец.

– Что остальное-то? Поберегись немного, – Катерина говорит твёрдым голосом, а в глазах радость и одобрение.

– А я на вас с Шуркой рассчитываю. – Василий Фёдорович отложил шило в сторону. Оставив зажатым валенок между коленями, ловко намылил дратву и весело подмигнул: – Колодец надо копать! И пить нужно, и огород поливать. Без воды – никуда. А будет колодец – разведём сад: вишню, яблони, смородину… Мать, что примолкла? А то во всём селе яблони только у Светика и Карпуна. Увидите, как все подхватят затею.

– Не примолкла я. Вспомнила, какие тут на задах до войны вишни были, всё белым-бело. А сейчас ничего, – вздохнула она, смахивая гусиным крылом сор с шестка.

– Шурка, ты почему молчишь? Неужто не веришь, что сад вырастим?

– Пап, я не знаю, как будем копать колодец, – сказал Шурка и покраснел, ему очень не хотелось, чтобы отец подумал, что он трусит. Просто дело-то необычное.

Но отец не отступал:

– Во-первых, схитрим: будем копать внизу огорода, там до воды метра четыре, чует моё сердце. Во-вторых, я Федрыча попросил какой-никакой сруб приготовить. Он половину уже набрал.

– Сговорились уже, – покачала головой Шуркина мать.

…Василий Фёдорович отбил и наточил лопаты: две штыковых и одну совковую, приготовил три жерди, выдернув их из городьбы за сараем.

– Пап, а это зачем? – удивился Шурка.

– А как же ты землю будешь с глубины выкидывать? Настелим полати, сначала на них, а потом с них уже наружу. Через метр глина пойдёт.

…Работа вначале пошла споро. Мать всегда умела работать шустро и весело.

– Василий, а вдруг хлобыстнёт струя, ты нас и не спасёшь, готовь верёвку – вытаскивать будешь. Аль не будешь?

– Хлобыстнёт… жди… Больно горячая, глубины-то ещё воробью по пупок.

Шурке от таких шуток родителей было легче копать. Ему нравилась манера отца сказать, как все, но немножко поправить по-своему, чтобы становилось интереснее. Ведь любой бы сказал: воробью по колено, а его отец – по пупок. Он подумал так и невольно хихикнул.

– Что, Шурка, боишься на Америку выскочить?

– Нет, пап.

– А что?

– Боюсь мимо проскочить.

– Ты вот что, – сказал Василий Фёдорович, – не бери так помногу. Это земля, надорваться можно, понял? Понемногу и размеренней.

– Ничего, пап, не будет.

– Я тебе сказал, а то кишка вылезет – будешь знать.

…Дело пошло более ходко, когда вечером на третий день пришёл дядька Серёжа. Он высокий, поэтому выкидывает глину сразу наверх, не на полати, а потом с них наружу – двойной труд! Шурке нравилось всё в дяде Серёже: и как он работает, и как дурачится для настроения.

– Вон Левый рассказывал: когда поисковые работы были около Кулешовки… Ну, искали нефть. Пробурили разок в одном месте, а потом на второй день стали поднимать трубы. – Серёга для передышки завёл историю, – ну и вынули!

– Что вынули-то? – не выдерживает Шурка.

– А то вынули, – отвечает неспешно Сергей, – непонятное что-то. Похожее на какие-то рога, привязанные на цветную бечёвку. Всё открылось, когда бабка Настя в поисках своей козы зашла на буровую.

– И что?

– А то. Оказалось, бур споткнулся о скалу в земле, повернул и вышел в Настином огороде на метр в высоту. Буровики как раз дело до завтра оставили. А бабка увидела и подумала, что это дед такой хороший кол вбил для Маньки. И привязала сослепу свою козу.