— Я собираюсь взорвать бомбу, а ты собираешься попытаться остановить меня, что означает, что один из нас убьёт другого. Или мы убьём друг друга.

— Я голосую за первый вариант.

— Я тоже.

Мейсон складывает руки вместе, словно в молитве. Что-то в потолке взрывается, осыпая меня белым порошком. Он хочет, чтобы мы вместе испекли печенье или до предела напичкать меня сибирской язвой? Комната превращается в воду, и я проваливаюсь сквозь неё.

Я просыпаюсь в нашей кровати в старой квартире. Я слышу, как Элис принимает душ в ванной. У меня лёгкий туман в голове. Я снова слишком много выпил прошлым вечером. Сегодня я приторможу. Мы останемся дома смотреть киномарафон Ардженто[279] и закажем пиццу.

Элис выходит из ванной, вытираясь полотенцем. Она голая. Подходит к кровати и протягивает мне полотенцу.

— Не вытрешь спинку? И волосы?

Она спрашивает так, будто мне трудно поводить полотенцем и руками по ней. Я наклоняю её вперёд и притягиваю к себе, осторожно вытирая полотенцем от поясницы до затылка. Я начинаю натирать полотенцем её волосы, и она прогибается назад, как щенок, которого чешут.

— Звонил Касабян, — говорит она. — Ваш маленький магический Круг собирается в десять у Мейсона.

— Им придётся долго ждать. Я не собираюсь возвращаться. Я выхожу.

Она оборачивается и прижимает меня к своей обнажённой коже.

— В самом деле? Я надеялась, что ты это скажешь. Мне не нравятся те люди. От Мейсона у меня мурашки по коже.

— У меня тоже. Я собираюсь позвонить нескольким знакомым Саб Роза и узнать, могут ли они помочь мне найти легальную работу. Никакой за рабочим столом, но и никаких апокалиптических штучек, с которыми мы играли в Круге. От них у меня плохие сны.

— От них, и от пива.

— Ты права. Нам нужно покупать пиво получше.

— Ты всегда знаешь, как всё исправить.

Элис толкает меня вниз и забирается сверху. Она наклоняется поцеловать меня, и её мокрые волосы касаются моего лица. Когда она снова садится, с её лицом что-то не так. Она превращается в маленькую брюнетку, и мы больше не в квартире, а в отеле «Бит», в комнате, полной сломанной мебели. Её лицо меняется на искажённое сочетание Кэнди и Элис. У меня в голове давит, будто какие-то руки разрывают меня изнутри на части. Я пытаюсь разобрать искажённое женское лицо, но не могу.

Моё зрение взрывается различными спектрами света. Я долго падаю, больше не видя света, но отдельные фотоны прокладывают себе путь в воздухе. Мои глаза резко распахиваются. Я лежу плашмя на заднице. Ангел взял управление и вытащил меня из галлюцинации Мейсона. Впервые за долгое время, я рад присутствию ангела.

— Проклятье. Можно мне шесть упаковок этой дряни до того, как я уйду? Это было забавнее «скорости дальнобойщика»[280], — говорю я.

Молитвенные руки в первый раз застали меня врасплох, так что, когда Мейсон загибает пальцы в новую комбинацию, я выставляю защитный экран. Его заклинание пролетает мимо меня и попадает в большие двойные двери кабинета. Те становятся белыми как кость и разваливаются на части, сухая древесина превращается в пыль ещё до того, как упасть на пол. Этот мудак чуть не попал в меня шаром времени. Я никогда этого не пробовал. Мне следует позаимствовать идею.

Я атакую Мейсона быстрой серией заклинаний, чередуя лёд и огонь, замораживая и нагревая его кожу, так что она раскалывается, как трещины на улице. За ними следуют выстрелы чистой боли, чтобы заставить петь его нервные окончания. Я заканчиваю броском в сторону Мейсона дюжины гремучих змей. Их яд растворяет кожу, превращая волдыри в то, что выглядит как ожоги третьей степени. Они карабкаются по Мейсону. Я слышу, как ахает Элис.

Мейсон не шевелится. Гадюки кусали его не так уж много раз, но он кажется не в себе. Я не слышу его сердцебиения или дыхания. Возможно, это анафилактический шок. Стоя над ним, я, по крайней мере, смог бы прочесть, что в нём когда-то была жизнь. Когда я прикасаюсь к его телу, он падает на пол, как сахарное стекло. Прикосновение к фантому разрушило иллюзию. Я оборачиваюсь в поисках настоящего Мейсона.

Что-то с хрустом прорывается сквозь моё левое плечо. Мой мозг отключается от боли. Когда я снова в состоянии думать, то понимаю, что меня пырнули ещё три раза. Я бормочу исцеляющее заклинание, но Мейсон опережает меня, произнося контрзаклинание прежде, чем я заканчиваю своё. Внезапно я чувствую себя уставшим. Ангел тянется и считывает моё тело. Неожиданно в моей крови появляется что-то странное, но это адовское варево, которое ему не знакомо. Я опускаюсь на колени, и Мейсон толкает меня на спину.

— Я всегда восхищался твоим чёрным клинком. Так что, когда не смог изготовить Ключ от Комнаты, то сделал себе нож. Мне кажется, я даже внёс кое-какие улучшения. Дай, покажу.

Он вонзает клинок мне под ключицу и делает разрез вниз до грудины. Он проделывает это с другой стороны, так что на моей груди оказывается вырезана большая буква V. Он аккуратно вставляет кончик клинка в нижнюю часть буквы V и тянет вдоль тела, направляясь к югу от края. Даже сквозь боль я могу сказать, что он не пытается убить меня. Он что-то ищет. Он ведёт ножом вдоль моей груди, и что-то звякает. Он находит ключ. Если он хочет заполучить моё сердце, я отплачу ему тем же. Я выбрасываю руку вперёд сквозь его кожу и кости, шаря внутри его грудной клетки.

Но что бы ни было у меня в крови, из-за него мне трудно держать глаза открытыми. Мейсон играет в операцию, кромсая меня, как воскресный хирург, но уже даже не больно. Моя рука у него в груди, но, когда я нахожу его сердце, мне не хватает сил схватить его. Моя рука выпадает из него, когда мои мышцы решают, что настал перерыв. Я даже не могу держать глаза открытыми. Наконец до меня доходит, что это не сон. Я умираю.

Последнее, что я вижу прежде, чем отключиться, это как Мейсон достаёт из моей груди кусок светящегося металла. Затем свет гаснет.

И я действительно без-балды, без-притворства-или-переигрываний, без-парализующих-чар-или-заклинаний мёртв. Я даже не знаю, откуда знаю, что я мёртв, но это так, и всё, что у меня есть, это вопросы. Например, откуда этот свет? Я считал, что смерть будет гораздо чернее, чем это. К тому же, такое чувство, будто я застрял в чьей-то чужой смерти, потому что эта на два размера меньше. Смерть не особо похожа на умирание. Скорее на поездку в переполненном автобусе. И что это за продолжающие колоть меня зазубренные лезвия? Возможно, я всё ещё застрял в своём мёртвом теле, лежащем на льду. Заебись. Моё тело умерло, потому что один мудак пырнул меня, и теперь моя душа простудится, потому что другой мудак засунул меня в морозильную камеру морга. Бля, ненавижу Мейсона. Он даже смерть может превратить в геморрой.

Где-то далеко-далеко кричит Элис. Затем кричит Мейсон. Намечается тенденция. Не знаю, что происходит, но кто-то передвигает моё тело. Снова темно, но я больше не на льду. Ещё крики. У меня болят уши, и я был бы очень признателен, если бы тот, кто это делает, закрыл ебало и дал мне побыть мёртвым. Я сажусь, чтобы сказать им это, но такое чувство, словно я набрал тысячу кило с тех пор, как умер. Мои голова и рука весят по сотне кило. Я открываю глаза, чтобы взглянуть, что с ними не так, но они в порядке.

Почему мои глаза открыты, если я мёртв? И откуда здесь второй я, стоящий с Мейсоном в одной руке и гладиусом в другой? Элис опускается передо мной на колени.

— Ты в порядке?

Я пытаюсь ответить ей «да», но всё, что выходит: «Быть мёртвым глупо». Я так сказал? Не уверен, но это правда. Я убеждён, что снова жив, потому что у меня в груди большая дыра, которая болит так, будто в меня стреляли каменной солью и иглами дикобраза.

Другой я бросает Мейсона, опускается на колени и кладёт руку мне на грудь. Я чувствую, как дыра закрывается, кости, мышцы и кожа снова срастаются. Я гляжу на другого я, и на меня в ответ смотрит моё лицо.