– Ну переодеваться уже некогда, – отвечает Рэйчел. – Мы же не хотим, чтобы Финн из-за нас опоздал.

Лотти смотрит на меня, словно внезапно вспоминает, почему я вообще здесь, и подхватывает ранец.

– Ладно, пошли, – заявляет она, вытирая еще влажную пасту рукой, отчего пятно становится еще хуже.

– Сменка, – напоминаю я.

– Точно, – спохватывается Лотти и бежит наверх.

– Что бы она без тебя делала? – улыбается Рэйчел, а мне снова становится грустно.

В сентябре мы с Лотти будем в разных школах, и у меня вообще не останется друзей. Папа говорит, я заведу новых, но не понимает, что с такими, как я, мальчики не водятся. Лотти моя подруга лишь потому, что не похожа на прочих девочек. И каковы шансы, что в новой школе найдется такая же? Да нулевые.

Лотти возвращается со сменкой, и мы загружаемся на заднее сиденье машины ее мамы.

– Мне нравится твой новый рюкзак, – сообщает подруга.

– А мне – нет. Его папа купил.

Замечаю, как Рэйчел смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Ну и ладно, – отвечает Лотти. – Ты терпеть не можешь физкультуру, чего б не носить сменку к ней в рюкзаке, который тебе не нравится?

Я слегка улыбаюсь. Впервые за долгое время.

Приезжаем мы перед самым звонком. Миссис Керриган стоит у ворот, улыбается мне и говорит: «Доброе утро, Финн, так здорово снова тебя видеть», только голос у нее какой-то странный, и слово «тебя» получилось едва слышным, но, кажется, именно его она пыталась сказать.

Все дети на меня пялятся, как я и предполагал, но, что странно, обычных гадостей никто не говорит. Райан Дэнжерфилд смотрит на меня… и отводит глаза. Джейден Мак-Гриви не сияет привычной ухмылкой. Даже Тайлер Джонсон не пытается сочинить какую-нибудь пакость. Это меня добивает. Все вокруг становится размытым. Лотти встает рядом со мной, в конце ряда девочек, берет меня за руку и тянет в нужном направлении. Словно я слепой, но собаку-поводыря мне еще пока не выделили.

Так проходит все утро. Никто не дразнится, не корчит рожи, пока учительница не видит. И мне тошно, потому что я постоянно вспоминаю, отчего же случилась такая перемена.

На перемене подходит миссис Рэтклифф, сияя улыбкой и звеня браслетами.

– Здравствуй, Финн. Миссис Керриган говорит, ты сегодня утром отлично себя показал. Думаю, к концу недели сможешь завоевать награду.

Смотрю на нее, на эту глупую улыбку и дурацкие браслеты. Как она не понимает: худшее, что может со мной произойти, – это если на очередном собрании меня опять вызовут стоять перед всем классом.

После ланча мы переодеваемся на физкультуру. Никто не смеется над моими бледными тощими ногами, не шлет в раздевалку к девочкам, потому что мне явно место там. Я столько времени мечтал, чтобы меня перестали дразнить, но стало только хуже.

По плану у нас командные игры. Терпеть их не могу, потому что не умею бегать, прыгать, пинать или ловить мяч – в общем, все то, что нужно делать в процессе. Обычно все стонут, если я попадаю в их команду, но сегодня никто не издает ни звука.

Через несколько минут после начала игры я оказываюсь на полу в нейтральной зоне, а остальные на скамейках запасных, и Льюис Р. на секунду забывается и специально бросает мяч прямо в меня. Тот сильно бьет меня по руке, ребята начинают смеяться, но потом спохватываются и замолкают, хотя миссис Керриган даже ничего не говорит. И я ненавижу их молчание даже больше, чем когда-то ненавидел их смех.

Едва сев в машину к папе, я задаю вопрос. Много о ней думал. О том, как она была ко мне добра. Иногда я до сих пор ощущаю ее объятия.

– Можно повидаться с овечьей дамой?

Папа непонимающе хмурится.

– С кем?

– С дамой в овечьем фартуке. Той, что присматривала за мной, пока ты туда не приехал.

Он вспоминает.

– Серьезно? Ты уверен?

– Да. Можно она придет к нам на чай? Она же дала тебе свой номер на случай, если еще когда-нибудь понадобится помощь.

На миг отец задумывается. Обычно он бы отказал. Но ничего обычного в нашей жизни больше нет. И мы оба это знаем.

– Давай я ей позвоню и спрошу, – отвечает он.

Просыпаюсь от чьих-то криков по соседству. К людям этажом выше и за стенкой кухни я привыкла, а вот к круглосуточному шуму хостела – нет.

Однако неимущим выбирать не приходится: либо спать так, либо на пороге магазина, так что мне еще повезло. Могло быть намного хуже.

Я об этом не забывала. Да и как, если каждый день смотришься в зеркало в ванной? Стыд водой не смыть. Разумеется, я никому ничего не сказала.

Уж точно не Терри. Достаточно и того, что я сама об этом знаю.

По крайней мере, хотя бы вообще поспать удалось. Кошмар, что преследовал меня с детства, последнее время поутих, но на смену ему пришел другой – с новыми лицами и новыми страхами. И новыми криками в конце. Эта ночь прошла спокойно, но я не наивная дурочка, которая верит, будто все теперь будет хорошо.

Я встаю, протискиваюсь мимо телевизора, видеоплеера Терри и его коробок с кассетами, чтобы добраться до окна и отдернуть тонкие шторы. Мой сосед Марк любезно согласился привезти их сюда на своем фургоне вместе с моей одеждой. Остальные мелочи разделили меж собой другие жильцы нашего прежнего дома. Марк отнес чайник и тостер своему знакомому, который только что вышел из тюрьмы и поселился в собственной квартире. Я чувствую себя одним из тех доноров органов, которые, возможно, потеряли свою жизнь, но, по крайней мере, смогли помочь другим людям. Не то чтобы это послужит большим утешением, когда Терри наконец выпишется из больницы, но обнаружит, что возвращаться домой ему некуда.

Я до сих пор ему не сказала. Как? Лишний раз расстроить брата, когда ему и так нелегко? Мне нужно найти такую работу, чтобы мы вновь могли позволить себе нормальное жилье. Впрочем, за четыре недели я пока не преуспела.

Из тех кафе, куда я ходила, ни слуху ни духу. Стикеры с моим номером, наверное, уже отвалились с их холодильников. Это же не настоящие стикеры, так, дешевка с рынка. И раз мне не повезло на собеседованиях, Дениз из центра занятости отправляет меня на курсы подготовки к работе. Ведь тот, кто с шестнадцати лет спины не разгибал и вкалывал каждый день, пока месяц назад не потерял место, конечно же, понятия не имеет, как надо работать.

Накидываю халат, беру шампунь и гель для душа и направляюсь в ванную в конце общего коридора. Заперто. Внутри кто-то поет.

К чему я не могу привыкнуть, так именно к этому – не иметь собственной ванной. Возвращаюсь в комнату и сажусь на кровать. Как хорошо, что хотя бы Терри умыт и накормлен. Представить не могла, что стану радоваться тому, что брата держат в психушке, но, с другой стороны, никогда еще так паршиво не было.

Проходит десять минут. Я поглядываю на часы, прислушиваясь, когда же откроется дверь ванной. И думаю о том мальчике, Финне. Ни дня не проходит, чтобы я о нем не вспомнила. Ни единой ночи. Вспоминаю Терри в том же возрасте, с теми же проблемами и волнуюсь, что и Финну придется нелегко. Главным образом я надеюсь, что отец любит мальчика и заботится о нем. Что за Финна есть кому постоять. А защищать его придется, уж я-то знаю.

Когда ванная наконец освобождается, времени на душ уже нет. Я просто ополаскиваю лицо, чищу зубы и накидываю на себя какую-то одежду.

Автобус тоже опаздывает. На добрую четверть часа.

Понимаю, что придется забегать в последнюю минуту. Последнее, что мне сейчас надо, – это чтобы какая-нибудь двадцатилетка отчитывала меня за опоздание. Автобус битком, ужасно душно. Однако все уже привыкли к жаре, и никто не жалуется. Разве что кто-нибудь обмолвится, что растениям в саду не помешал бы дождь.

За две остановки до места назначения поток машин такой плотный, что я решаю выйти и дойти пешком. Вся затея – пустая трата времени, о чем я и сказала Дениз на прошлой неделе, но та разразилась обычной чушью, как меня накажут за отказ посещать курсы. Куда еще, я и так до сих пор расплачиваюсь за увольнение, но им плевать. При таком расчете не видать мне пособий до самого Рождества.