Глава восьмая

Понедельник зашипел, заискрился и задымился, как бикфордов шнур. Безобидные на первый взгляд случайности переплелись в одно сплошное недоразумение.

Кофе, который я себе варила, сбежал. Он долго не закипал, а стоило на секунду отвлечься, как содержимое турки мгновенно забурлило, заклокотало в узком горлышке, и густая чёрная пена, перемахнув через край, разлилась по всей поверхности плиты. Конфорка потухла. Резко схватив тонкую ручку, ниже её деревянной части, я сильно обожгла палец. Сгиб между фалангами покраснел и надулся волдырем, причиняя адскую боль. Как назло, в аптечке не оказалось ни специальной мази, ни бинта, а последней упаковкой лейкопластыря я обклеила мозоли на ногах ещё в субботу. В итоге, лечение ожога свелось к потрясанию пальцем в воздухе и грязным ругательствами, таким, что даже суровые матросы северного флота позавидовали бы моему словарному запасу.

Денег нет. Серёжа не оставил ни копейки, а Светино платье, которое я просила отвезти в химчистку, — оставил. О том, чтобы вернуть вещь без чистки и речи быть не может, а стирать такую красоту хоть руками, хоть в машинке — преступление. Пришлось самой, натертыми ножками топать в Дом быта. Но и там ждала неудача.

— Работаем только по предоплате, — заявила потная тётка в застиранном халате и таком же чепчике. Реденькие химические завитки обесцвеченных волос выбивались наружу и казались тоже застиранными.

— Расплачусь, не переживайте. При получении непременно расплачусь, да ещё и сверху добавлю, — настаивала я. Сзади напирала толпа готовых платить вперёд клиентов химчистки, но и я не сдавалась. — Это очень дорогая вещь. Гарантированно вернусь за ней и сполна рассчитаюсь.

— Расплатится она, как же, рассчитается, — фыркнула тётка, — а если не расплатишься? И на кой мне сдалось твоё барахло? Что с ним делать-то? Тут уже вещевой рынок скоро можно будет открывать из оставленных вещей, так те хоть оплачены вперёд. А за хранение кто заплатит?

— Что ж мне его назад нести что ли?

— Неси куда хочешь, — ворчали за спиной, — будто у нас своих дел нет.

Несолоно хлебавши пробивалась к выходу.

— Что за ажиотаж? — спросила единственную девушку в толпе, которая не скалилась ехидно мне в лицо.

— Так первое ж сентября скоро, — пролепетала она, смущаясь, и тут же осведомилась у толпы, кто крайний. Ответа не последовало и собеседница моя, предприняв робкую попытку прорваться к приемщице, ввязалась в перепалку со злобной массой.

В холодильнике пусто. Две куриные ляжки размораживаются в кастрюле, закатанная банка свиной тушенки, да пакетик квашеной капусты. С окорочками всё понятно, к вечеру оттают. Похоже, у Серёжи на них есть планы, но даже если это не так, быстрый способ приготовить мясо я не знаю, а к долгой возне душа не лежит. К тому же, кушать хочется сильно и сейчас. Свиная тушенка — корм для Серёжи. Для меня же, смалец, покрывающий это яство шапкой, как снег горную вершину, с недавних пор имеет горький вкус несбывшейся мечты. Остаётся капуста. Отжав голыми руками рассол, я живо ощутила резь и острую боль в месте ожога. Промыла рану под струей холодной воды. Поплакала. Вернулась к капусте. «Нежели я настолько бестолковая, что не могу ни кофе сварить, ни капусту достать из пакета», — думала я, нарезая луковицу особенным методом, подсмотренным у Ниночки. Метод гениален своей простотой. После того, как шелуха очищена, нужно срезать жопку, (это там, где корешки), а другую часть, где стрелка, не трогать. Далее, разрезать луковицу пополам, плоской стороной положить на разделочную доску и резать, удерживая заготовку за шейку. Восемь лет в «Аграрном вестнике» всё-таки прошли ненапрасно, ну кто ещё может похвастаться, что знает специальный термин, обозначающий сужающуюся часть луковицы? А я знаю — шейка.

Мои половинки луковых колечек получались ровнее и тоньше, чем у Ниночки. «Ученик превзошёл учителя», — загордилась я в момент, когда полоснула ножом по кончику указательного пальца. Кусок ногтя со щелчком отлетел в капусту, на дощечку хлынула кровь. Я взвыла от чудовищной боли и злости на себя, такую неуклюжую и беспомощную. Швырнула мисочку с капустой в мусорное ведро, со злостью пнула его ногой, оно перевернулось, и всё содержимое веером разлетелось по полу. Зажав в руке кухонное полотенце, я сползла по стенке, присела на корточки, разрыдалась взахлёб, сморкаясь в окровавленное полотенце, и им же вытирая слёзы.

Долго просидела, скрючившись. Колени затекли и болят. Кровь на пальце запеклась. Порез совсем не глубокий, а лилось как с поросёнка на бойне. Израненная и опустошенная, я заставила себя встать. Голова закружилась, потемнело в глазах. Держась за стол, стою, глубоко дышу, прихожу в себя. Разумно было бы немедленно пойти в комнату, лечь, укрыться с головой, поспать или хотя бы попытаться, но едва ли я смогу уснуть, зная, что повсюду разбросан мусор и стол заляпан кровью. Глаза боятся, веник метёт мусор в кучку, затем на совок и в ведро. Стол оттёрла, плиту помыла. Кухня сияет чистотой, словно и не было тут никакой кровавой драмы. Чувство голода притупилось. Скорее всего, включилась какая-нибудь защитная реакция организма. Мозг так решил, что от голода я не умру, в то время как очередная попытка приготовить хоть что-нибудь добром не кончится. Те же охранительные функции организма велели отправляться на диван, прилечь и тихонько скулить, подпиливая обрубок ногтя.

Серёжа застал меня спящей. Спать после шести не советуют — голова будет болеть. То ли народная примета не врёт, то ли грохочущий в коридоре и на кухне слон так на меня влияет, но голова и вправду разболелась. Погремев всем, чем только мог, Серёжа вошел в комнату, включил свет и навязчиво стал над душой.

— Ты не заболела? — спросил он, заметив шевеление под покрывалом.

— Нет, — прорычала я с хрипотцой.

— Точно?

— Нет, — сказала и, не находя в себе сил для долгого повествования, протянула на обозрение обе искалеченные руки. Видимо не заметив моих травм, он торопливо схватил все пальцы разом, то ли погладить хотел, то ли поцеловать, но от пронзительной боли я мгновенно сжалась, отдернула руки, подскочила на месте и взвизгнула не своим голосом:

— Совсем, что ли, больной?!

Серёжа вопросительно уставился и, обиженно сложив губы в трубочку, проблеял:

— Что я сделал-то?

— Пальцы, смотри, как изранила, — простонала я и удивленно уставилась на руки, не обнаруживая никаких болячек, лишь покраснение на месте ожога и темную полосу, с волосок, на месте пореза.

— Бывает, — отозвался он равнодушно, — до свадьбы заживёт.

— Если доживу…

— Доживёшь-доживёшь. А вот насчёт себя я не уверен, слабею, с голоду подыхаю. Ничего не готовила?

Я покачала головой, по-прежнему рассматривая свои пальцы, и не веря, что причинившие мне столько боли раны, могли так запросто исчезнуть.

— А будешь?

— Что буду?

— Ну, готовить же, наверное, — язвит Серёжа. — Спишь что ли? Там курочка разморозилась, зажарить можно, капустка есть, мама сама делала.

— Серёж, я себя так плохо чувствую. Ты, если хочешь, сам покушай что-нибудь, без меня. Капусты в пакете немного осталось, как раз тебе хватит.

— А ты?

— Я поела, спасибо, очень вкусно было, маме низкий поклон, — соврала я, зная, что история с отрубленным ногтем не произведет никакого впечатления. «Зачем же было выкидывать? Достала бы ноготь и можно кушать», — скажет он, и меня стошнит прямо в постели.

— Тогда понятно, что ты не голодная, — проговорил Серёжа по-доброму, с теплотой.

— Угу, — промурлыкала я, мило улыбнулась и похлопала ресничками, зная, что мой обман надежно укрыт луковой шелухой в мусорном ведре.

Серёжа переоделся и пошел на кухню, а через двадцать минут комната наполнилась вкусным запахом жареной курочки, пробуждая чувство дикого голода и обильное слюноотделение. Поддавшись инстинктам, я покинула свое убежище и, словно охотничья собака, поспешила на запах.

— Ух, как бабахает, — потешался Серёжа, тыча вилкой в окорочок. Прозрачный сок, выступал из мяса, стекал на сковородку и взрывался, окропляя раскалённым жиром всё в радиусе метра, и недавно вымытую плиту, и стены, и пол. Близко подойти я боялась, наблюдала с безопасного расстояния. Береженого Бог бережёт, как говорится, а при моем везении, самая крупная капля кипящего масла непременно полетит прямиком в глаз, либо поскользнусь на линолеуме и что-нибудь себе сломаю. Поварёнка моего процесс забавлял, вооружившись вилкой и прикрываясь от брызг крышкой, наподобие рыцарского щита, он приговаривал: — получай, курица, — и наносил очередной удар.