Кто-то из них сохранил большую часть своей личности. Кто-то меньшую. Но мог ли хоть кто-то из них сказать, что остался собой?

В глазах Килиана то, что он делал, было гениально. Но он, кажется, совершенно не понимал, насколько это чудовищно.

Рано или поздно это ждет и Лану. Да. Она помнила, что сказала Владычица. Он должен был «раскрыть ей глаза на их истину». Килиан принял это условие, — возможно, искренне считая, что сможет сделать это без помощи промывания мозгов. Но это ведь неправда. И рано или поздно он все-таки сделает из чародейки безвольную игрушку в своих руках.

Потому что одной очень важной вещи ученый совершенно не понимал. Вещи, из-за которой Лана никогда не сможет принять «истину» Ильмадики.

Он не понимал… Что для Ланы нет разницы между тем, что сотворил он с той несчастной горничной, и тем, что сотворила Ильмадика с ним самим. Даже если Владычица не пользовалась для этого магией (в чем чародейка совсем не была уверена), суть от этого не меняется. Раб есть раб. Но не так страшно считаться рабом официально, как быть им внутренне.

Она никогда не станет такой, как он.

Лучше смерть.

Килиану тоже не спалось.

Тяжелые, безрадостные мысли сплошным потоком лезли в его голову, как муравьи из разоренного муравейника. Периодически тело само собой переходило на несколько секунд в боевую трансформацию и возвращалось обратно, — и хоть трансформация и не была болезненной, это раздражало, как необходимость снова и снова напрягать и расслаблять мышцы.

Килиан думал о делах, которые не успел разрешить сегодня и которые предстояло доделать завтра. Несмотря на то, что поддержкой Церкви они заручились, способ, которым они это сделали, привел к появлению множества раскольников. Граф Роган сбежал, и Йоргис не только не смог поймать его, но и привлек ненужное внимание размахиванием щупальцами. Закон о передаче осужденных преступников в руки науки буксовал: Эрвин, разозленная на отсутствие помощи, целенаправленно тормозила его. Армия Халифата хоть и была отброшена, но несомненно скоро попытается нанести контрудар. Все это беспокоило псионика…

— Врешь.

Эту фразу Килиан сказал себе вслух. Это все были проблемы, но для ученого проблемы были всего лишь тем, что следует решать. Никогда он не терял сна из-за того, что можно завтра решить умом, логикой и чародейством.

Другое его беспокоило.

Сегодня Килиан пошел против Владычицы. Оспорил уже утвержденное ею решение. Да еще и при всех, что особенно позорно: можно было подумать, что он намеренно пытается бросить тень на авторитет Ильмадики. Это было не так. К счастью, она это понимала. Она простила ему его глупость. Но его грехов это не искупало.

Впрочем, так ли «против» неё это было? Решение было утверждено ей, но это было не её решение. Это было решение брата. Уронить его авторитет…

Килиан осекся. Даже если уронить авторитет Амброуса и было приятно, это не отменяло того, что тем самым он навредил общему делу. Недопустимо. Неприемлемо.

Но ведь Лана была невиновна. Ильмадика утвердила её казнь, потому что не было иного варианта, как прикрыть действия Амброуса. Может, в глубине души она даже была рада, что Килиан нашел иной вариант.

Вряд ли, конечно. Но все-таки…

— Врешь!

…все-таки, не это его беспокоило. Это был не первый случай, когда Килиан оспаривал решения Амброуса, и никогда он не считал, что тем самым идет против Ильмадики. В конце концов, Владычица всегда ценила его ум и его решения. Она была единственной, кто по-настоящему ценил его умение думать своей головой. И проявляя норов, предлагая альтернативы, он тем самым наилучшим образом служил ей. Да. Он был ей преданным и надежным слугой. Совсем другое его беспокоило.

Лана.

Килиан превратил её в рабыню. Это было необходимостью: только так можно было спасти её от смерти или увечья и при этом не поломать планы Первого Адепта, сделавшего из нее вешалку для собак. Да. Это было необходимостью. И все же…

…и все же что-то в нем видело в этом нечто большее, чем необходимость. Что-то темное. Что-то злое.

Что-то, что наслаждалось подобным положением вещей. Что-то, что мечтало о власти над желанной женщиной. Что-то, что напоминало ему, как он безнадежно вздыхал по ней, пока она преданной собачонкой смотрела на его брата.

Теперь Лана принадлежала ему. Эта мысль вцепилась в его мозг подобно клещу. И как ученый ни пытался вырвать ее из головы, помогало это ненадолго.

Именно эта мысль вызывала в нем столько похоти, что это приводило к трансформации. Похоть для этого по понятным причинам служила реже, чем гнев и азарт, но в целом подходила не хуже. И каждый раз, чувствуя прилив сил от изменившегося тела, Килиан хотел прямо сейчас пройти через две двери и овладеть чародейкой.

И каждый раз он удерживался от этого. Килиан Реммен не был монахом: женскую красоту он всегда ценил. Но все-таки, была для него черта, переступать которую он не собирался. Никогда. Это как горизонт событий черной дыры: переступишь однажды, и уже не сможешь вернуться.

Именно такой чертой было — сломать женщину ради своего удовольствия. Тем более — ЭТУ женщину.

Но обязательно ли ее ломать? Что, если ей понравится? Лана не смотрела на других мужчин, будучи влюбленной в Амброуса, но ужели Килиан хуже своего брата?..

Ученый ударил сам себя со всей скоростью и силой боевой трансформации. Помогло: в голове слегка прояснилось.

Нет. Ты не в дурацком эротическом романе, Килиан Реммен. Здесь женщины не влюбляются в своих насильников. Тем более такие женщины, как Лана.

И уж конечно, причинить ей боль и унижение, чтобы доказать самому себе, что он все-таки не хуже Амброуса, — это… низко.

Низко и подло. И вдобавок на редкость тупо.

Килиан перевернулся на другой бок. Голову саднило, но по крайней мере, похоть слегка отступила. Можно наконец попробовать уснуть.

Завтра на заседании Ордена нужно быть со свежей головой. Только так он сможет доказать, что все еще достоин быть адептом Ильмадики.

— …В отдаленных провинциях Бога продолжают именовать в мужском роде, — рассказывал Артиус, — Идею о тождественности Бога и Ильмадики они пока принимают со скепсисом. Но напрямую не возражают. Проповеди Архиепископа имели большой успех. Он хорошо известен своей принципиальностью и фанатичной верой. Поэтому его слова имеют большой вес. И даже он подчинился нам.

— Отвратительно, — высказался Йоргис.

Амброус согласно кивнул, за ним последовали еще несколько адептов.

— Да, — подтвердил король, — Влезть в мозг человека и изменить его разум. Да еще и столь достойного человека, как Архиепископ… Никогда не видел ничего более мерзкого и подлого.

Это был не первый комментарий на тему неприемлемости промывания мозгов, и Килиана они уже изрядно раздражали. Скорее даже — бесили, до такой степени, что благородное достоинство незаметно превращалось в мальчишеское упрямство.

— Если у тебя было другое решение, мог бы предложить его чуть пораньше, — тут же окрысился ученый.

Впрочем, его ответ, хоть и планировался как бронебойный, никого особо не впечатлил. Уж конечно, не брата.

— Я согласился на это именно потому что не было иного выхода, — спокойно ответил Амброус, — Но это уж точно не делает твое заклятье менее отвратительным.

— Ну да, — хмыкнул чародей, — Теперь, когда ты извлек из него пользу, можно показать себя чистеньким…

— Килиан, — бросила Ильмадика, — Хватит. Пожалуйста. Вернемся лучше к делам. Что по поводу гвардии?

«Новая знать» собиралась малым советов в отдельности от обычного государственного аппарата. В первый раз все они собирались вот так, в реальности, а не в чьей-то голове. В первый раз они могли не скрываться.

Собирались они за длинным столом в малом тронном зале герцогского… точнее, теперь уже королевского дворца Идаволла. Сейчас, без посторонних, король сидел наравне с остальными, а место во главе стола открыто занимала Ильмадика. И казалось адептам, что светлый лик их богини разгоняет фирменную мрачность герцогской резиденции.