С моим отцом они никогда не обнимались, держались на расстоянии. Он мужчина властный и жесткий, может такого подзатыльника отвесить, что у тебя тут же посыпятся искры, и не только из глаз.

Однажды я принес тройку из школы, так меня прям с порога так оприходовали, отвесили знатных тумаков, они сыпались на меня беспощадно, один за другим.

– Ты, неуч, решил опозорить мое славное имя перед соседями? Я тебе сейчас покажу, щенок!

Я ревел, закрывался своими маленькими ладошками как мог и ждал, когда экзекуция закончится.

Доставалось не только мне. В порыве ярости, а у отца это было частым явлением, атакам подвергалась моя мать. Если ты неправильно положил любой предмет или пересолил суп в нашем доме, то он тут же начинал распускать руки. Это, по его мнению, он так воспитывал в нас дисциплину и учил жизни.

– Я вам покажу как надо. Неучи, будете у меня по струнке ходить, изверги!

Бранился на чем свет стоял.

Моего отца зовут Василий Петрович, знакомься. Чистый изверг, который живет с моей мамой уже более тридцати лет и все жизни учит. Работает простым шофером, то ли хлеб развозит, то ли молоко, я так и не понял. Да и мне все равно, если честно, его жизнь меня совсем не касается.

Василий Петрович любит повторять:

– Вот закончишь школу и сменишь меня, будешь тоже важным человеком в деревне.

Я смотрел на его жалкий вид, и у меня тут же собирался ком в горле от тоски. Я готов был разрыдаться в ту же секунду. Передо мной стоял мужик ростом около двух метров, с горбом на спине, пропахший машинным маслом и в кепке, которая давно уже утратила первозданный вид.

После буйства отца я подходил к матери. Тихонько обнимал и шептал ей на ухо:

– Мам, давай сбежим от этого изверга. Начнем новую жизнь, у тебя ведь есть мечта?

Мать вытирала слезы, прикрывала руками лицо, которое украшали синие подтеки, ее глаза были безжизненные и затуманенные, как у рыбы.

– Да ты что, сынок. Он мой муж, и я ему должна подчиняться, такой мой удел. Мы должны держаться вместе, несмотря ни на что. Да и мечты у меня никакой нет, это все глупости! Таким способом люди просто спасаются и хотят убежать от своей реальной жизни, витать в облаках – затея из дурацких, ничем хорошим это не закончится. Надо жить той жизнью, которая тебе дарована, и ничего больше не просить.

Я молча сидел рядом, гладил маму по волосам и обнимал. Большего я не мог для нее сделать.

Однажды я, конечно, попытался защитить ее от отца, но получил сам приличный удар, отлетел в угол, и темнота. Видимо, потерял сознание. Вот и вся моя помощь!

Пришло время нам познакомиться. Меня зовут Андрей, как я уже говорил. Я невысокого роста, с крупной копной рыжих волос, которые, видимо, перетекли ко мне с генами отца. Я ношу очки, так как стал обладателем худшего зрения из всей семьи, как ни бились надо мной врачи, ничего поделать не смогли. Ох отец и задал им жару – каждый врач, который встретился мне на пути по спасению зрения, запомнит его надолго. Как только доктор выдавал свое заключение, что зрение восстановить не получится, отец тут же, как горилла накидывался с кулаками:

– Понаберут неучей, а ты тут стой перед ними и расхлебывай.

Мы с мамой еле его оттаскивали.

В школе я прослыл очкариком, со мной никто не дружил и я был волк-одиночка. Все считали меня странным. Я все время таскался с книгами на уроки, читал на переменах и в столовой. Для меня они стали спасением от моей никчемной жизни. В них я мог влюбляться, драться с пиратами и выбираться из лабиринта леса. Учился я довольно неплохо. Ну, как ты понял, по-другому и не получится, иначе я останусь без башки с моим-то папашей.

Не могу ответить точно на вопрос, когда отец сделался таким. Может, причиной стало мое появление на свет. До этого, мама говорила, что с ним было терпимо. Пару раз пытался вроде замахнуться, но вовремя одумывался и сдерживался, но, когда появился я, он помешался на моем воспитании. Он свято верил, что только жесткая дисциплина сможет сделать из мальчика настоящего мужчину, а все эти разговоры про любовь – пустая бабская затея. Нет ничего на этом свете более уважаемого, чем мужская сила, говорил он мне с рождения. Мне кажется, эти слова просто въелись в мою кожу. Нужно проявлять силу. Однажды он мне сказал, что сегодня, мол, ты станешь настоящим мужиком, а не соплей бесхребетной. Мне было сложно догадаться, что он мне хочет предложить, а все было просто. Он мне сказал, чтобы я зарезал свинью и мы разделаем ее на мясо. Ты можешь себе представить, чтобы я перерезал ей глотку? Вот и я тоже не смог. Просто не хватило духа. Я струсил, вернее, это даже нельзя назвать трусостью, я просто не хотел причинять ей боль. Нож, конечно, я в руки взял, перед этим отец точил его не меньше получаса, и даже подошел к свинье. Мне хотелось доказать, что я не размазня, а могу годиться на роль настоящего мужика. Отец меня учил: как сказал мужик, так и все должно держаться в доме, только на одном слове настоящего мужика, по-другому ты себе уважение не заработаешь, и будет тебя жена в будущем как теленка водить взад-вперед на бечевке. Я подошел к свинье – она была привязана к столбу около сарая, земля уже давно напиталась кровью нашей скотины, даже дожди не могли ее смыть. Отец безжалостно расправлялся с животиной, причем даже проявлял к ней жестокость, пнуть ее там или ударить – для него это плевое дело. Так вот, вернемся к свинье. Отец не давал ей еды со вчерашнего вечера. Свиньи – умные животные и прекрасно чувствуют приближение своей смерти. Он поставил миску с едой около сарая, а сам отправился за животным. Вывел свинью из загона, она и ринулась к еде. Заранее он приготовил несколько крепких веревок и без проблем привязал свинью. Мне только оставалось перерезать ей глотку, и дело с концом.

Я посмотрел ей в глаза – взгляд устремился на меня, он был наполнен страхом, а я стоял и ныл, больше я ничего не мог сделать. Просто ныл. Я бросил нож и убежал. А мой отец смачно сплюнул, как будто он вообще жалеет, что у него такой сын получился, как баба.

– Тьфу, баба бесхребетная.

И ринулся меня догонять. Волоком потащил опять во двор. Поднял нож с земли.

– Смотри, щенок, как настоящие мужчины должны выглядеть.

Я закрыл лицо ладонями, а через пару секунд раздались последние хрипы свиньи. Я открыл глаза – свинья лежала на боку с перерезанной глоткой, из которой лилась кровь, а верхом на ней сидел отец с широкой улыбкой.

Мой распорядок дня строился так. В пять утра, и ни секундой позже, подъем. Если я не успевал выйти к завтраку вовремя, то тут же ко мне врывался отец и выливал на меня огромное ведро с ледяной водой, которую специально для этого приносил из колодца. Поэтому постепенно я приноровился действовать более расторопно, чтобы не принимать с утра такой душ. Мне уж больно не хотелось доставлять такой радости своему папаше, накося выкуси. Дальше завтрак и обычные ритуалы, почистить зубы, расчесаться, в общем, привести себя в порядок. Затем следовала обязательная помощь по хозяйству, без нее не проходило ни одно утро. Отец считал, что если ты ничего не сделаешь с утра во дворе, то ты лодырь и лентяй, а настоящий мужчина не может позволить себе такую роскошь. В восемь я отправлялся нести службу в школу и до обеда тянул лямку знаний. Тянуть надо было ее так, чтобы ни в коем случае не позорить отца, я должен первый отвечать на уроках, чтобы потом моим родителям говорили: какой у вас умный молодой человек. Одаренный и способный от природы. А отец расплывался в улыбке и, важно хмыкнув, говорил:

– Так понятно, есть в кого, с меня пример берет.

Хотя я даже не знаю, закончил ли он вообще школу.

После лямки знаний я приходил и делал уроки. На это дело отец мне выделял два часа, ни секундой больше. Он специально заводил будильник, и, как только тот звенел, откуда ни возьмись возникал отец. Складывалось такое ощущение, что он все это время караулил под дверью и выжидал в надежде, что я опоздаю. Но такой радости я ему никогда не доставлял. Поначалу я, конечно, доставлял, но как только получил пару раз линейкой по голове, начал ускоряться. Уроки от отца я усваивал быстро и уже привык к его замашкам. Теперь я понимаю, почему мама все время мне говорила, что такой ее удел: она просто привыкла. А точнее, мама тоже прошла ускоренный курс от отца. Привычка, она как заноза. Если застарелая и глубокая, то поддевай, не поддевай иглой, придется знатно попотеть, чтобы ее вытащить из кожи. Так и с привычкой. Если уж она настолько вросла, то тут хочешь не хочешь, отделаться от нее уже практически невозможно. Затем я опять занимался домашними делами, елозил веником двор, ублажал нашу скотину, носил воду из колодца и т. д. Отец считал, что если любишь жрать, то будь добр и работать не покладая рук.