В мозге будто что-то порвалось. Олегу даже казалось, что он услышал эти рвущиеся, лопающиеся звуки. Кровь всего тела прилила к голове. Олег вскочил со стула и подбежал к зеркалу в прихожей.

Лицо! Он хотел вскрикнуть, но не смог. На него смотрел буро-красный раздувшийся урод. Олег начал задыхаться. Кровь изо рта брызнула на зеркало. Кровь из ноздрей частыми каплями пятнала серого цвета коврик перед трельяжем. Кровь сочилась по всему телу: из кожи, из громадных синих пятен, из мелких кровеносных, вылезших наружу как паутина, сосудов.

Олега качнуло.

– Что же я наделал? – Потускневшим взглядом он смотрел, как его кровь молниями тянется вниз по зеркальной поверхности. Неестественно стекает, быстро и как-то игриво. Будто кто-то невидимый подгоняет струйки пальцем.

«Сейчас глаза выскочат и запрыгают, как взбесившиеся колобки», – скользнула мысль чёрной иронией. Вдруг вся кровь ударила в таз, в ноги и вновь хлынула к затылку. Глаза налились кровью, зрение почти пропало. Олег почувствовал, как в трусах стало мокро, мочевой пузырь опустошался. Он расстегнул ремень и ширинку брюк. Оттянул резинку трусов. Из уретры тонкой струйкой вытекала кровь.

Олег кашлянул.

Мелкие сгустки внутренних органов вылетели и прилипли к сиреневым обоям. Цвет сирени – любимый цвет мамы. И когда она покинула мир, он не стал ничего менять в квартире.

Кровь вновь ураганной волной пронеслась вниз тела, ноги набухли и, казалось, сейчас разорвутся от давления.

«Всё», – последняя мысль посетила Олега Стрелкова. Кровь всего тела вытекла на тёмно-коричневый паркет, красный ручеёк двинулся к входной двери, неощутимый ветер навстречу создал частую рябь. Глаза ослепли и, замерев, устремились в далёкую миллионовековую тьму, откуда мчались мириады теней, пожиравшие свет. Жуткий ужас сковал дух.

Олег не был живой.

И не был – мёртвым.

1

– Детей убивать? – прошептал голос.

– Всех, – ответил грубый шёпот. – Дети врага – враги, которые ещё не возросли. И будут преисполнены мести.

Ладонь, шевеля пальцами, облачилась в чёрную кожаную перчатку, сжала ручку пистолета марки «ТТ»; щёлкнул затвор, взвёлся курок. Руки раздвинули ветви с тёмной листвой высокого мирта. Глаза сквозь прорези шерстяной маски внимательно осмотрели фасад кирпичного двухэтажного дома: в высоких окнах с тонкими декоративными переплётами царил сон и слюдянистый полумрак; низкое утреннее солнце над крышей слепило глаза; на высоком флагштоке болтался приспущенный какой-то старинный флаг; тросы уныло поскрипывали о металл, покачиваемые слабым ветром приносящимся из-за угла дома; одинокий детский мячик застыл на брусчатой площадке перед ступенями. За спиной худощавого человека готового зверски убивать валялась отравленная восточноевропейская овчарка. Утренняя роса пропитала замшу его кроссовок, чёрная штанина спортивного костюма задралась, оголила рукоятку ножа, прикреплённого кожаными ремешками чуть выше щиколотки.

Справа в метрах пяти с перерезанным горлом и согнутыми коленями лежал на спине сторож, на лбу задранной головы выделялось кровавое пятнышко от контрольного выстрела из пистолета с глушителем. Окровавленные седые волосы на затылке смешались с молодой травой на земле, бледно поблёскивали от росистых капель.

– Как думаешь, на этот раз нашли? – спросил второй широкоплечий бандит в чёрной маске, окутанный слабым серебристым туманом. Он одёрнул штанину над берцем, сбросив прилипшую листву, и махнул сжатым в кулаке револьвером системы Нагана в сторону дома. Указательный палец нервно постукивал по барабану.

– Зде-е-есь, – ответил Лазарь, тянув слово. Его руки отпустили ветви мирта. Лицо повернулось к «широкоплечему». – Точно, здесь. Спит и не подозревает, что смерть, голубушка, примчалась, нашла и на дольше не отпустит. Предупреждали… за слово положено отвечать. За не сдержавшее слово… Даже не постарался нормально укрыться. Самоуверенный. Или решил, что простится? Забудут? Перестанут искать?

Лазарь кинул взгляд на дом и отошёл к шестистолбовой ротонде: голубоватое свечение било в свод белого купола из мощного фонаря, расположенного на уровне мраморного пола; по потоку света, словно в стеклянной трубе поднимались игривые белые огоньки размером чуть больше пылинки. Тихо щёлкнуло на уровне живота и слабо прошипело. Лазарь замер, вскинув удивлённые брови, внимательно осмотрел себя. Глаза в первую очередь осмотрели две круглые гранаты, взрывающиеся от удара: обе предохранительные чеки на месте. Указательный палец подёргал колечки. Лазарь успокоился, но снова щёлкнуло и уже настойчивее прошипело.

– Это ещё что? – спросил он еле слышимым голосом, снял рацию с широкого брючного ремня, накинутого поверх футболки, и поднёс к глазам. Попробовал мягко покрутить пластиковую ручку: рифлёный чёрный цилиндрик легко поддался. – Как это? – прошептал Лазарь. – Я же когда от куста отходил… проверил и довёл до щелчка. Чингиз запретил пользоваться… Я же отключил…

Лазарь застыл недоверчивым, непонимающим взглядом на крохотных амбразурах похожих на приоткрытые жалюзи, где виднелась сеточка, прикрывающая динамик.

– Ближе-е-е, – прошептали оттуда.

Челюсть Лазаря начала медленно оттягиваться; холодный липкий пот покрыл всё тело разом; трепет незримой рукой сковал сердце, останавливал; боль пронзила грудь, пульсировала в набухших венах на висках и готова вырваться вместе с кровью наружу. Лазарь тяжело сглотнул, ему казалось, что горячие испарения страха от его тела слились с белёсыми расплывчатыми облаками на небе. Он приблизил рацию к глазам и прошептал:

– Что?..

– Ещё ближе-е-е… – очень тихо ответили.

Лазарь поднёс рацию к самому уху.

– М-х, М-ха… Ха!.. Ха!.. Ха!.. – услышал он в своей голове медленный издевательский смех, настолько грубый, что создал у Лазаря ассоциации с тяжеленными, неподъёмными гирями, насквозь пробивающими душу и выбивающими глаза невероятным давлением. Смех заполнил весь разум, всю черепную коробку, каждую клеточку слуха изнутри.

Треск из динамика рации подобно взрыву разорвал предсмертную тишину этого островка таинственной природы, по периметру обрамляющей высокий красивый дом: кипарисами, миртами, высокими бледно-зелёными гортензиями и кроваво-алыми розами.

– Ты что творишь, Лазар? – яростно прошипел Чингиз.

– Оно само, – испуганными глазами бегал Лазарь. – Отвечаю… оно само… Само. Оно само. – Его нижняя отпяленная губа в прорези маски неудержимо дрожала.

– Что с тобой? – спросил Чингиз.

– Ничего. Показалось… Я беру себя в руки. Уже всё нормально… Нормально. – Лазарь несколько раз глубоко вздохнул, на выдохе издавал лишь ему понятные звуки и действительно очень быстро успокоился. – Я в норме, Чингиз. – Но крепкие пальцы вкрутили ручку рации до отказа и зажали так, чтобы оттуда больше ничего не вырвалось, не вылетело, не разорвало изнутри, не показало жуткую неизвестность тьмы, которую на доли секунды узрели глаза и оставили страшным воспоминанием в голове до тех пор, пока бьётся сердце в этом теле.

От дома со стороны центральной двери донёсся слабый свист, еле уловимый, сразу перебитый порывом ветра в ушах.

– Расписной взломал дверь. Всё, мужи́, пошли.

Четыре фигуры, пригибаясь и укрываясь за стволами невысоких канадских елей и густыми кустами роз, подбежали к приоткрытой металлической двери и втиснулись в серую темноту. За ними вошли ещё двое. Перекушенная гидравлическим ключом дверная цепочка качнулась задетая плечом. Грозно щёлкнули затворные рамы пистолетов.

Ещё шестеро бандитов в шерстяных масках на головах рассредоточились вокруг дома. Невысокая невзрачная фигура в кожаной потёртой куртке гуськом подлезла к каменным ступеням, осмотрелась и проткнула ножом все колёса чёрного пыльного BMW, припаркованного впритык к фасаду в метре от двери.

– Сибиряк, первый этаж прошерсти. Мочи всех, не раздумывая. Валет, – шептал голос, – со мной наверх. Ствол наготове. Вали, не мешкая. Этот, паскуда ушлый, стрелять научен. И воевал, и ментом… успел опоганиться.