Лэрри уставился на него.

— Ну, так валяйте! — говорит он с презрительным смешком.

— Ни ты, ни я это преступлением не считаем, — говорит Джуит. — Но есть закон.

Он произносит это точь-в-точь как его отец.

— Никто не узнает. Вы думаете, я сразу же побегу и всё расскажу Шерри Ли?

— Она и без тебя всё поймёт. Она далеко не глупа, Лэрри. Если она узнает, что ты проводишь время со мной, она догадается, как и зачем. И будут неприятности.

— Да. Вот дерьмо. Я так и думал. — Лэрри задумался. — Я дурак. Я совсем не подумал об этом. Знаете, я посмотрел вашу квартиру. Господи, я хочу там жить вместе с вами. Книги, пластинки, кассеты.

Он закусил губу, уставившись в лобовое стекло.

— Я мечтаю об этом. Я мечтал о вас с того самого дня, как вы застукали меня дома. Знаете, я не просто танцевал.

— Я догадался, что ты делал, — говорит Джуит.

— Я буду жить дома, буду ходить в школу, буду работать в «Полковнике Сандерсе», но можно я иногда буду приходить к вам?

— Я скоро перееду, — говорит Джуит. — В свой родной город. Он отсюда далеко.

— Хреново, — поник Лэрри.

— По какой дороге мне будет лучше вернуться? — спрашивает Джуит.

Лэрри отвечает ему с горечью в голосе.

НОЯБРЬ

С тех пор, как Джуит последний раз был в этих местах, стволы эвкалиптов стали толще и выше. Тогда снизу дом ещё можно было разглядеть — его высокие белые стены одиноко сверкали на солнце. Теперь деревья слишком высоки, а их кроны слишком густы. И дом уже не одинок. Сейчас, вдоль извилистых дорог, восходящих по этим холмам, то там, то здесь видны коробки домов, которые, возвышаясь на стальных сваях, глядят стеклянными глазами на нижележащий город. Теперь пространства у стендов с почтовыми ящиками заставлены спортивными машинами и трейлерами, новыми и дорогими. В тени машин на земле, усыпанной красными и коричневыми листьями, спят ирландские сеттеры и бассет-хаунды. Дорогу перебегает кошка. Когда-то здесь водились и белки, и перепела, и опоссумы с розовыми мордочками. По ночам выли койоты.

Въезжая во владения Зигги, он сначала думал, что здесь всё осталось по-прежнему. Растительность подстрижена и ухожена. Однако площадки теннисных кортов проросли сорняками, а зелёные сетки местами выцвели, прогнив от дождей. Воды в бассейне нет. По углам накопились опавшие листья. Он паркует машину у дома, возле гаража, где солнечный свет казался ему когда-то восхитительно чистым, словно растворённым в белизне окружающих стен. Теперь он поблек. Однако, сейчас уже почти зима. Двери гаража заперты. Стоит ли там до сих пор коричневый «паккард-бруэм»? Или, может быть, после смерти Мика, Зигги продал его? Нынешние боссы киноиндустрии водят машины сами, независимо от размера своего состояния. Интересно, водит ли Зигги машину сам? Джуит себе этого представить не может. Ах, нет. Он забыл о священнике.

Священник открывает ему дверь. Не ту боковую, которую Джуит считал своим персональным входом, когда здесь жил. Парадную — на стальных петлях и со стальною щеколдой, которая привинчена к двери грубыми металлическими болтами. Это тяжёлая и широкая дверь с аркообразным верхом. Священник встречает его торжественной улыбкой и лёгким кивком. Клочок его седой шевелюры по-прежнему выглядит немытым и непричесанным. Он жмёт Джуиту руку, и тот обращает внимание на грязь под ногтями священника. Теперь, однако, сутана на нём нарядная — не та мешковатая на коленях, поношенная и заплесневелая, что была раньше, когда Джуит видел священника в конторе Зигги. Терпению обновлённого и почти что святого Зигги, всё-таки, есть пределы. Зигги никогда не выносил неопрятной одежды. Однако он, видимо, пока не нашёл тактичного способа попросить своего духовника помыться.

— Он ждёт вас. — Священник говорит шёпотом. Он мягко закрывает парадную дверь. Округлая прихожая тоже шепчет. «С-с, с-с», — отдаётся эхом. — Наверху. — «У-у, у-у».

Вверх по спирали поднимается лестница со стальными перилами. Джуит ступает на лестницу, и священник мягко берёт его за локоть.

— Постарайтесь скрыть удивление. — «Ие, ие». — Он очень болен, болезнь истощила его, а ведь вы знаете, как он дорожит своим внешним видом. — «Ом-м, ом-м». — Он сам хотел к вам приехать. Он сказал, что это было бы правильнее всего. Но бедная душа так слаба. Мне пришлось бы нести его к машине. — «Не, не». — Как младенца. — «Нца, нца».

Джуит встревожился.

— Что с ним?

— Рак поджелудочной железы. Это не больно.

Священник позаботился и об этом. Неужели, силой молитвы?

— Не больно, — говорит Джуит. — Просто смертельно, да?

— Да.

Губы священника вытягиваются в скорбную линию. Он кивает.

Джуиту не хочется подниматься наверх. И зачем Зигги его сюда вызвал, сердится он. Чёрт возьми, но по телефону его голос звучал отменно. Правда, он не говорил много. Это важно, он будет признателен, если Джуит приедет. Вот и всё. Джуит решил, что это какие-то деловые вопросы и позвонил в контору Морри, чтобы тот съездил вместе с ним. Но Морри в Австралии. Вот так всегда. Это не деловые вопросы. Это прощание, не так ли? Несколько месяцев он пытался морально подготовиться к смерти Сьюзан, но ему этого так и не удалось. И вот теперь это. Зачем? Зигги и он остались друг другу чужими. Со времени подписания контракта в июле они даже не разговаривали. Зигги никогда не отличался сентиментальностью. Постойте-постойте. Не совсем так. В тот день он был сентиментален. Смотрел словно сквозь пелену. Это из-за религии. И страха смерти. Сейчас Джуиту хочется покинуть этот дом так же, как он сделал это в пятьдесят четвёртом. Но он не может. Он поднимается вверх по лестнице вслед за священником.

Зигги лежит в постели, под спину его подложено несколько подушек. На покрывале в беспорядке лежат сценарии и документы. Зигги похож на мумию, сморщенную, высушенную веками, обтянутую жёлто-коричневым пергаментом кожи. Его запавшие глаза блестят, точно у животного, которое оглядывается на погоню. Он улыбается Джуиту, и вставные зубы его кажутся ещё более искусственными и огромными, чем прежде. Рука, которую жмёт Джуит, напоминает клешню.

— Не удивляйся так. Видел бы ты меня, когда я болел. — Он смеётся.

Джуит стоит, безмолвно уставившись на бумаги.

— Видишь? — говорит Зигги. — Я снова работаю.

— Вижу.

Джуит кивает и пытается улыбнуться. Священник подставляет к кровати мексиканский стул, на обивке которого вышита трава. Джуит садится. Ножки стула слишком короткие. Стул скрипит.

— Это прекрасно, — произносит он без тени надежды в голосе.

Зигги постукивает пальцами по газете.

— Актёр в Белом Доме! Не слышал ничего более сумасбродного.

Шутки у постелей больных принимаются благосклонно. Джуит придумывает, как бы пошутить.

— Было бы куда сумасброднее, попади туда агент по рекламе.

Зигги снова смеётся. Зрелище это неприятное. Он упирается в кровать скрюченными клешнями.

— Послушай, — выдыхает он сквозь смех. — Если бы он был моим клиентом, я бы дал ему хорошие деньги, деньги, которые платят звёздам. С такими деньгами ему бы и сиять расхотелось.

Он смеётся, смеётся и снова смеётся.

Из вежливости Джуит усмехается. Но он знает Зигги. Веселье — это только прелюдия.

— Ты плохо себя чувствуешь и ты занят. Я не хочу отнимать у тебя время. Для чего ты хотел меня видеть?

— «Попади туда агент по рекламе»! — снова смеётся Зигги. — Очень неплохо сказано. Восхитительно.

— «С такими деньгами ему бы и сиять расхотелось», — говорит Джуит. — Тоже неплохо сказано.

Он ждёт. С недоверием.

— Ему, президенту, и расхотелось сиять. Куда уж лучше.

Тут он замечает, что его весёлость вышла из-под контроля. Он выпрямляет своё осунувшееся лицо, чтобы не дать развиться очередному приступу смеха. То, что он хочет сказать, но откладывает, должно быть, серьёзно. Джуит не поддерживает его смеха. И Зиги, наконец, отрезвляется. — Я хотел передать тебе текст, — морща лоб, он шелестит бумагами на подносе. — Текст следующего твоего эпизода. — Зачем? — холодеет Джуит. — Тексты выдаёт Тоби Голд.