Лео — мелкопакостная головная боль моего детства в кругу семьи. Он был совершенно моей противоположностью. Я не водила знакомств со своими ровесниками, тогда как брат приводил домой все новых и новых друзей. Мне не нравилось общение ни с кем, а он, напротив, пытался каждого нового знакомого натравить на общение со мной. Лео любил приключения, я — покой. Родители были счастливы: мы с братом, на их взгляд, идеально дополняли друг друга. Однако, мне не казалось, что в этом был смысл.

Сейчас же, придаваясь размышлением, мне кажется, что этот мир выиграл был в сотню раз больше, если бы оставил в живых Леонарда, а не такого овоща, как я. Мальчишка бы приспособился, выкарабкался и нашел бы силы на дальнейшую жизнь. Я же даже и не буду пытаться их найти.

— Ноа, проходи, присаживайся.

Меня снова привели в холодную комнату с холодными железными дверьми. Здесь пахло хлоркой и немного препаратами. Женщина напротив подождала, когда я соизволю выполнить все ее указания, и только после присела сама, скрипнув по полу стулом.

— Ты выглядишь уже лучше, девочка, — замечает она ровным тоном, щелкнув ручкой и тут же принявшись что-то записывать. Я поморщилась из-за противного скрежета стержня пера по бумаге. Всегда ненавидела этот звук, предпочитая пользоваться карандашом. Ну, а еще меня скривило от ее грубой лжи.

Если начистоту, как человек, который не спал несколько дней подряд, мог выглядеть лучше? На самом деле я даже не хотела спать. Словно потеряла желание не просто видеть сны, а видеть вообще.

— Сегодня мы поговорим о твоих рисунках. Мне принесли парочку. Ты не против, Ноа?

Спрашивать, где она их достала не было смысла, ведь одаренной меня как раз-таки называли за мое изобразительное творчество. Я часто рисовала свои сны, и однажды это заметил Лео. Он стащил один из моих набросков и показал родителям. Те восхищенно поохали и заставили меня поучавствовать в парочке художественных конкурсов. После череды побед в школе меня стали считать кем-то вроде Леонардо Да Винчи и Ван Гога, и никого не смущало, что я по-прежнему ни с кем, кроме родителей и брата, не разговаривала. Люди творчества ведь и должны быть чудиками. Поэтому на вопрос, заданный мне лишь для галочки, я только криво улыбнулась.

— Почему ты рисовала только в черно-белых тонах?

Потому что только я способна воспринимать свои сны, как нечто яркое и цветное. Мне не хотелось показывать людям больше, оставляя за собой право не делиться красками моего мира.

— Вам не нравятся мои рисунки? — задаю ответный вопрос, избавляя себя от нужды отвечать на заданный мне.

— Ну, что ты, они чудесны. Где ты так научилась?

— Я всегда так умела, — не моргая, отвечаю. Хотя, собственно, чего мне моргать, все равно глаза незачем открывать.

— Ладно, видимо, сегодня ты не очень хочешь говорить. Сеанс окончен. Уведите ее.

И все пошло по накатанной. Меня уводят в палату, где ножиданно пахнет не моющими средствами, а карамельными пончиками. Раньше я обожала их.

— Вот, приходила твоя родственница. Назвалась Меган. Пускать ее сюда не положено, но посылку передать не составило труда, — тараторит санитар, вручая мне распечатанную коробку с пончиками, и торопливо уходит.

Видимо, ему неприятно иметь дело с такой, как я. Возможно, его страшит то, что мой организм обходится без сна уже третий день.

Постойте-ка! Родственница. Меган. Пончики. Тетя Мегс!

Воспоминания яркой картинкой полыхнули в голове и тут же угасли. Я помню, как она приходила к нам на праздники, неизменно принося с собой эти самые пончики. Помню, как она любила тискать Лео, который в ответ ей корчил гримассы недовольства. Помню, как она осторожно пыталась наладить со мной контакт, несмотря на то, что смотрела на нее исподлобья. Мне было страшно. Тетя Меган казалась мне слишком живой. Почти такой же, как и все в моих снах…

Яркой, красочной, слишком непохожей и неподходящей этому миру. А теперь она здесь, принесла мне пончики. И словно все как раньше, как будто никакой аварии и не было, а я не ослеп… Но нет, это лишь иллюзия. Мамина младшая сестра пришла сюда как раз-таки из-за того, что все это произошло. Это не очередной кошмар из детства, Ноа. Ты уже давно не спишь…

Кажется, была ночь, когда я услышала странные звуки со стороны коридора. Кто-то крался. Именно, что крался, потому как шаги каждого санитара я успела запомнить наслух почти в первую ночь здесь своего пребывания. А на память никогда жаловаться не приходилось.

Крадущийся остановился ровно у моей двери или около того. Заскрежетала электронная пластинка-ключ, с помощью которого открывалась каждая дверь того места, где меня держали, и некто вошел в мою палату.

— Ноа. Просыпайся скорее, — неожиданный голос тети Мегс удивил меня настолько, что я даже перестала притворяться спящей и повернулась на звук ее голоса. — Боже, девочка, что они с тобой сделали?

А что такого? Помимо того, что я лежала под постоянным контролем электронных приборов, сегодня меня еще и пристегнули к кровати ремнями.

"Так, на всякий случай, чтобы во сне не ходила", — мне сказали.

Но было сразу ясно, что меня поместили не совсем в обычную больницу. По приглушенным крикам из соседних палат, шаркающим шагам других пациентов. Они всегда молчали, никто никогда не пытался заговорить друг с другом. А мне, собственно, было как-то плевать, где я, и что со мной хотят сделать. Главное, чтобы это вело к моей неминуемой смерти. Ведь те бессмысленные разговоры же к чему-то велись.

— Я вытащу тебя отсюда, вот увидишь! — кажется, тетя Мегс на грани истерики, иначе с чего бы ей так шутить надо мной. Она торопливо осовобождает меня, чуть ли не сдирая все сдерживающее меня и, приподняв, обнимает.

"Вот увидишь", — ну, не насмешка ли судьбы?

— Зачем? — интересуюсь я, впервые со дня аварии чувствуя тепло другого живого человка. Настоящее тепло.

К слову, в палате было достаточно прохладно, а меня даже не удосужились накрыть одеялом.

— Что? — не понимает Меган.

— Какая разница, где умирать?

— Ты не умрешь, малышка. Более того, ты будешь жить по-настоящему. Я покажу.

— Но я не увижу. Я слепа.

— Для того. чтобы видеть, не обязательно нужны глаза, Ноа. Ты же пойдешь со мной?

Я не поверила ни единому ее слову, но пошла. Мне было плевать, где встречать собственный конец.

Думаю, с этого и начался отсчет моей новой и совершенно иной жизни.

Спустя 3 года.

Красный цвет светофора — люди столпились небольшими кучками у пешеходного перехода, загораживая собой несущиеся на всех парах автомобили. Каждый хочет куда-то успеть, все стремятся прийти к финишу как можно быстрее, первыми…

Желтый цвет — напряжение повисло в воздухе. Толпа людей стала похожа на кошку перед прыжком, а автомобили — на хаотично бегающую мышь, которая вроде и боится, но бежит быстрее к цели. Там же сыр.

И тут… Зеленый! Несколько десятков человеческих тел срывается с места, узрев оттенок зеленой травы в небольшом кружочке, висящем на перекрестке дорог.

Я смотрю на удаляющиеся спины пешеходов, не двигаясь с места. Словно я тот самый светофор, свысока глядящий на все это безобразие. Навстречу идет такая же обезумевшая толпа, даже не замечая моего ступора. А может и замечая, кто их разберет. Сейчас не то время, когда люди станут интересоваться бедой какого-то незнакомого им человека. Да, впрочем, и знакомые их вряд ли заинтересуют. Эгоизм? Нет, всего лишь осторожность.

Людям страшно, что у них попросят что-то такое, что необходимо им самим. А знаете, что всем нужно? Нет, не деньги. Время. Мне оно тоже не помешает.

Срываюсь с места, оставшись одна на переходе, и несусь наперекор уже движущимся машинам. Похоже, что загорелся красный. Бегу еще быстрее, то и дело тормозя перед особо торопящимися автомобилистами. Отовсюду слышу сигналы машин, ругань их владельцев, а перед глазами спасательная другая сторона улицы. Вылетаю на нее, дыша, словно выброшенная на берег рыба. Я так еще не попадала.