«Какой толк? О чём она? Если так, то надо всем упереться и… всем уехать?! – язвил во мне мой маленький язычок. – А кто останется?»

А большим языком сказал, не имея никакого желания обидеть своих собеседников, может, даже наоборот:

– Не каждый так может, как в вашей семье…

– Ну тогда какие претензии? – развёл руками Дмитрий.

Я молчал. «Претензии!» Действительно: какие претензии?..

…Радоваться бы безоглядно за них, за такую слаженную семью. Да что-то, что не сразу выразить словом, удерживает…

Унылое это дело – сидеть перед кабинами пенсионного фонда и ждать своей очереди. Чисто, уютно. Электронное табло высвечивает номер очередного посетителя. Всё чинно и упорядочено. Но народу…

…Рядом две старушки. Совсем пожилые. Ведут беседу. Ближняя ко мне, остроносенькая, лет за восемьдесят, божий одуванчик, рассказывает:

– Теперь, когда моих всех давно нет уже, даже внучки, взялась я изучать и восстанавливать свою родословную. Много чего интересного! Как мы умудрялись ничего не знать! Прислали на мой запрос из Перми, что прадед мой, Михаил Леонтьевич, был крупный предприниматель и купец. В революцию отобрали у него много чего. Лошадей только около сотни. Коров, овец, имущества – на двух листах перечень. А в конце, представляешь, указано, что забрали пуд золота.

– И что? – её собеседница, крупная, с мясистым носом, с трудом умещающаяся в кресле женщина, смотрит через толстые стёкла очков иронично. – Обещали пару гнедых с тарантасом вернуть? И грамм сто золота?

– Я об этом и не помышляю, – говорит «одуванчик». – Другое придумала! Я отомщу! Стыд! Сижу на такой пенсии!

Собеседница её повернулась к говорившей всем корпусом. Да так, что кресло под ней колыхнулось из стороны в сторону. Поинтересовалась:

– Как же ты отомстишь?

– А вот так! Возьму три миллиона рублей в кредит в государственном банке. И раздам студентам. Они у соседки моей живут. Насмотрелась. Без ничевошеньки маются.

– А дальше?

– Что дальше? Возьму – отдам студентам! И помру. Взятки с меня гладки!

Соседка громко удивилась:

– Голубка дряхлая моя, кто ж тебе даст-то? Три миллиона!

У тебя ж поручителей нет! Это раз! Кто поручится? Второе: нужен залог! А твоя однокомнатная хрущёвка – кому нужна?

– Не дадут? – спокойно удивилась «голубка».

– Не дадут! – последовал уверенный ответ.

Наступила было значительная пауза, но «голубка» встрепенулась и пролепетала, будто прошелестела маленькими и лёгкими крылышками:

– Тогда я приму свои категорические меры! Отомщу всё равно! За всех!

– Какие такие меры?

– Буду как можно дольше жить! И пусть маются со мной – платят мне мою законную пенсию. Для меня оскорбительно маленькую, а для них – сверхнепосильную!

– Не надорвались бы, – скороговоркой отреагировала соседка и забегала суетливо взглядом по ряду светящихся электронных табло, боясь пропустить свою очередь.

«Голубка» сидела неподвижно. Глядя остановившимся взглядом поверх голов рядом сидящих.

Что она видела? И о чём думала? Наверняка не о злосчастном пуде золота печалилась. Скорее, о том, чему нет цены, нет измерения: о загубленных в лихие годины жизнях печалилась…

На носу учебный год. Начали съезжаться в интернат его шумные воспитанники. Среди них неприметный четвероклассник Петька. Новенький.

Вечером – отбой. А Петьки нет! Ушёл из интерната? Куда ушёл?

ЧП! Обыскали все помещения. Нет Петьки! Слышу какой-то шум на верху здания интерната. Я – к пожарной лестнице! По лестнице – наверх, к потолку! Вот он – люк! Не закрыт. Я – на чердак! С чердака – на крышу! А там, вот он: сидит на шифере Петька. И смотрит…

– Ты чего тут?

– Марь Ивановна, какая тут красота! Интересно так! Вот, посмотрите, – и тычет пальцем в небо.

У него и в голове нет мыслей о том, в каком я состоянии.

– Смотрите! Вон лес, а за ним горы… А за ними что? И что за горизонтом? Это ж так интересно!

Я вытянула шею, смотрю.

– В нашем посёлке все дома одноэтажные, а здесь! Как здорово! Я не ожидал такого… Думал, скукота будет в интернате.

Встал, схватил меня за руку:

– Смотрите, одна звезда за другой гонится!

Смотрю. И правда: две таких крупных звезды на небе! Летят вместе вниз. Гляжу и не могу оторваться: завораживает.

– Марь Ивановна, темно ведь как! Они, наверное, разбились?

Их не стало… А осколки куда подевались? Марь Ивановна? Их кто-то там за горами подберёт? Уже четыре звезды так упали. Как вы думаете, у нас что-то похожее на тунгусский метеорит может пролететь? Вот бы!

Вопросы сыплются, как горох. У меня вся злость пропала.

Вместе с ним смотрю на небо, как впервые вижу… Стыдно стало отчего-то, будто стала взрослой и предала что-то в себе, а он… обезоружил меня, поставил на место.

…Посидели мы, посмотрели. Прижавшись ко мне, согрелся под боком Петька. Стал сонным.

…Начали спускаться вниз. Спустились. Народ нас ждёт. Успокоились, пошли спать.

На другой день я распорядилась закрыть лаз на замок. Петя такими грустными глазами стал на меня смотреть. И я сдалась… Полезет ещё по пожарной лестнице.

Вместе с ним украдкой несколько раз потом поднимались на крышу. Я трубу раздобыла… Наблюдали за звёздами, за небом. Он так много хотел знать! Я ему помогала книжки по астрономии доставать. А он несколько раз доклады делал для ребят. Важный такой… Поход с ребятами на крышу делали. Его все так и звали – звездочёт.

…Родители его переехали в Ульяновск, и наш звездочёт вместе с ними.

…А мне грустно так стало, будто во второй раз с детством своим простилась.

Опять этот старик на берегу Волги. Мы с ним говорим не один уже раз.

Вернее говорил-то больше он. Моё дело – слушать.

– Зовут меня Иваном Сергеевичем, как Тургенева, – сказал он мне сегодня. – Про вас я узнал. Вы книжки пишите. Мне про то пастух коровий Володя сказал. У него есть одна ваша, тоненькая такая.

«Вот почему, – отметил я про себя, – он назвал меня впервые на «вы»».

…И сегодня в разговоре старик часто повторялся, как и прежде. Видно по всему, что постоянно думает над тем, что говорит. Пытается выбраться из плена, а всё ж не по силам.

Одному не по силам, вот опять попался ему я…

Но от меня большая ли помощь?..

А он, кажется, на меня и не надеется:

– Говорил, что тоже силишься понять жизнь? Такую какая есть, какой она стала. И почему она такая? Определена граница, двух твоих институтов не хватит… Понял ли я, что такое жизнь, в свои восемьдесят лет? А как её успеешь понять, когда будто в одну дверь вошёл, а в другую тотчас вышел!.. – он оказывается помнил наши разговоры дословно. – Написать хочешь повесть о простом человеке? Но ведь была уже «Повесть о настоящем человеке»? По-другому хочешь сказать? Ну-ну…

Старик было смолк. Но его тут же толкнуло изнутри, он встряхнул большой белой головой:

– У нас на магистрали, на большаке сейчас кто? Скажи мне? – он перешёл, не заметив на «ты». – Молчишь! А я отвечу! Не сразу, потерпи.

Встал, чуть прошёлся, разминая ноги. Остановился около меня, заговорил нервно:

– Жизнь наша – Россия! Без России мы никто! А какой Россия стала?.. Помнишь, у Шукшина кино было? Там один мужик начитался Гоголя и придавил себя вопросом: «Если Россия – птица-тройка. И мчится, как птица, то кто на тройке? Ответь мне?» Так, по-моему, спрашивал? Михаил Ульянов, ну, который играл этого дошлого мужика. Вон когда ещё накренились мы… И домчались такими до конца двадцатого века. Перенесла Россия нанесённый удар, переживём и нынешние беды… А пока у нас на самом виду Бога не ведающие люди. Торгаши! Разворовывают, растаскивают всё, что могут. По алчности. Не моргнув глазом, считая это за доблесть. успех любой ценой! и сколько тех, кто от безысходности, от нужды переступил черту?! Копошатся… Многие на обочине оказались. Те, которые не торгуют ни ворованным, никаким… Мильёны таких!.. Трудятся как и раньше. Или доживают своё, кто стар. И ненужным оказался… Если их и видят пока, то смотрят на них, как на дефектных каких… Вот тебе и матерьял для второго тома «Мёртвых душ». Бери его прямо из жизни. Черпай по полной… Только душу не выстуди…