Тихо спускается ночь, и мама зажигает свет. Взлетают и кружатся вокруг абажура ночные мотыльки, иногда глухо стукаясь о лампу. Взрослые изредка переговариваются, а Лизина голова, подпертая кулачком на согнутом локте, уже клонится к столу и вот-вот упадет. Сон смежит веки, но Лиза упрямо таращит глаза: «Нет, я не сплю». Но, наконец, сдается, и, ныряя в прохладу своей постельки, чувствует, как медленно плывет и вращается Земля, чтобы через несколько часов подставить Солнцу свой бок.

В каждом палисаднике вдоль дорожек цвели мальвы, но не такие, как встречались нам, когда мы ездили на Кубань – большие, в человеческий рост, разноцветные. Особенно красивы были те, у коих цветки нежно-нежно-желтые, как свежее сливочное масло. Нет, в нашей деревне мальвы гораздо мельче, все одинакового розово-лилового цвета. Общего с теми, южными – форма листьев, цветов и семян. Семена наших привычных мальв мы ели (чего мы только не ели!) В ход шли только зеленые, незрелые (так, не думая об этом, мы едим исключительно неспелые огурцы). Особый, тогда ни с чем не сравнимый вкус, очень отдаленно напомнило мне в теперешнем возрасте кунжутное масло.

Из мальвиных цветочков мы делали кукол. Распустившиеся цветки-граммофончики играли роль юбки на кринолине, а туго свернутые кулечки бутонов – головы. Самое замечательное, что оставленные на скамейке «куклы» расцветали головами. Через несколько часов бутоны-головы раскрывались, а юбки опадали.

Цветов в каждом саду на клумбах полно: осенние астры, георгины и золотые шары, июньские пионы, летние флоксы с резким запахом. Совсем близко от террасы – обязательно ночные цветы – маттиолы, перекликающиеся со звездами в небе, душистый табак. На самом солнцепеке в шине от автомобильного колеса – неизменные настурции. Казалась смешной загадка, если ответ произносить быстро:

– Когда продавщица цветов становится изменником родины?

– Когда она продает нас Турции.

Но как продают цветы, мы знали только из кино. В вазы цветы ставили, как правило, полевые: ромашки, васильки с непременно торчащей среди них парой колосьев ржи (и никогда пшеницы!), но чтобы пойти к кому-то в гости с букетом, такого не припомню. Только первого сентября, как водится, тащили в школу цветы, как снопы.

Однажды (я училась классе в пятом) мама собрала мне на первое сентября белоснежный букет из флоксов. Нам с ней казалось, что это очень изящно: белый фартук, белый воротничок и белейший букет. Зашла за Галяней – закадычной подругой, и ее мама со словами «что ж такой букетик бедненький» вложила мне в руку охапку желтых «золотых шаров» и розовых, чуть подвядших георгинов (хорошие ушли в букет Галяни).

Я несла этот букет и чувствовала себя предательницей, нарушив мамой составленную красоту, но и выкинуть чужие цветы, обидев маму Галяни, тоже не могла. Хорошо, что все букеты просто складывались на учительский стол, и понять в этой яркой мешанине, где чей, через полчаса стало невозможно.

Фамилию Таричко носили бездетные, тогда казалось, что старички: он – главбух, она – домохозяйка, и то, и другое в деревне – диковина! Их звали попросту – Тарички. Отчего-то я часто бывала у них в гостях. Светлые домотканые половики, белые чехлы на диване, шкатулка с цепочками и колечками, которые можно доставать и рассматривать, – их дом отличался невиданным богатством и чистотой. В палисаднике по осени зацветали мелкие георгины, темно-темно-красные, до черноты. Их круглые кудрявые головки напоминали головы негритят на первомайских открытках про дружбу народов. Много позже на выставке цветов на ВДНХ я увидела эти георгины, они назывались – «Черный принц». Привет из детства! Мне даже почудился запах свежей выпечки, коей угощали меня Тарички. Еще у них единственных во всей деревне в саду росла малина – крупная, розовая. Все остальные ходили «по малину» в лес. Лесная – мельче, но ярче и слаще…В основном, ходили дети с трехлитровыми эмалированными или алюминиевыми бидончиками. На поясе – кружка. Набираешь кружку, пересыпаешь в бидончик. Негласный закон: пока бидон не наполнится, малину не есть. Очень редко попадалась желтая малина, ее «на варенье» не брали, и только ее ели с куста. Почему – не знаю. Насобирав полную емкость, усаживались перекусить: хлеб с маслом, посыпанный сахаром, та же малина. Пока чуть отдыхали, малина в бидоне оседала, добирали еще одну кружку, досыпая бидончик доверху. Иногда кто-то шел с пятилитровым бидоном. Это вызывало всеобщее неодобрение – жадный. Вечером мамы варили на керогазе варенье в тазу, а мы, наевшиеся малины в лесу, с нетерпением, как кошки, увязавшиеся за рыбаками, ждали, когда мама снимет в блюдечко первые пенки с варенья, духовитые, с остинками от ягод.

Про варенье, выпечку, сладости можно рассказывать бесконечно. Варенье варили из уже упомянутой малины, черной смородины, клубники – этого добра хватало в каждом саду. Варили подолгу, до коричневого цвета. Проверяли на готовность, капая неостывшим вареньем на ноготь большого пальца на руке: если капля не растекается, варенье готово.

Пирожки пекли в каждом доме, все по-разному. У моей мамы пироги, конечно, были самые лучшие! Кроме обычных, как у всех – с капустой или яблоками, мама пекла пироги со щавелем, пироги с зеленым луком…а еще ржаные лепешки с картошкой, большие, красивые. Совсем недавно встретила похожие в каком-то модном кафе, только маленькие, они называются «калитки». Где мама научилась печь их, вроде, она никогда не бывала ни в Карелии, ни в Вологде, ни тем более в Финляндии, но в нашей подмосковной деревне никто больше таких не лепил.

У маминой сестры, моей тети, у которой я и жила тогда, когда мамы не стало, пироги никогда не удавались, и она их даже переворачивала, чтобы верхушка тоже зарумянилась. Думаю теперь, что у нее просто была неудачная духовка, но над ней бабоньки потешались: переворачивать пироги, надо ж такое придумать!

При всем при том самым вкусным, самым желанным оставался торт из магазина. Как так, чем он лучше? Вероятно, только недоступностью, недосягаемостью и, конечно, «красотой». Если на день рождения покупался магазинный торт, значит, в семье достаток!

Торт стоял на холодной террасе, чтобы не испортился. Шикарный! Бисквитное дно, а на бисквите – великолепная огромная белая роза из крема с зелёными, из крема же, листочками. Чудо! Лиза несколько раз приподнимала крышку картонной упаковки торта – любовалась.

В субботу должны прийти гости: девочки и даже мальчики! У Лизы – день рождения, тринадцать лет.

Конечно, в качестве угощения будет не только торт с ослепительной розой: сначала мятая картошка с котлетой, на отдельной тарелочке – квашеная капуста, посыпанная сахаром, а из напитков не что-нибудь – «Буратино»!

После пиршества (иначе и не скажешь!) Лиза и гости пойдут гулять. Хорошо, что пруд уже замёрз. Можно кататься на санках, и, разогнавшись с высокого берега, скользить по голубовато-зелёному прозрачному льду долго-долго. Тонкий ледяной покров будет прогибаться, иногда выстреливая красивыми трещинами, змеистыми, как молнии в небе. Ещё можно взобраться на полуразвалившуюся церковь, туда, где давно растут молоденькие берёзки, и полюбоваться сверху на бесконечные заснеженные поля и старый парк в чёрных кляксах грачиных гнёзд. Волшебный день, одно слово – день рождения!

У Лизы немножко побаливает живот, но это не мешает ей праздновать на всю катушку: играть в «Ручеёк», и «Испорченный телефон», и кланяться в пояс перед шеренгой друзей, выкрикивая нараспев: «Бояре, а мы к вам пришли». Но вот «Буратино» почти весь выпит, и котлеты съедены, и только торт ещё ждёт на холодной террасе. Лизе всё сложнее даётся веселье, тянет живот, и правая нога отчего-то никак не хочет выпрямляться. Мама часто и тревожно взглядывает на Лизу и спрашивает озабоченно, устанавливая торт на середину стола под восхищёнными взглядами ребят: