Когда мне исполнилось лет пять, родители купили тахту. Три подушки, валики – это стало полем битвы с младшим братом. Между этой тахтой и железной кроватью стояла тумбочка – на ней радиола «Рекорд». По тем меркам – современная, красивая вещь, и мы с братом постоянно слушали пластинки. Я больше нигде не видел таких приемников. При включении диск нужно было раскручивать пальцем, а потом он сам вертелся со скоростью 78 оборотов в минуту. Вот, собственно, и все, что могли позволить себе отец-фронтовик и мать – передовая ткачиха «Трехгорки».
Брат, Анатолий, младше меня на полтора года. А сестра, Надежда, родилась, когда мне было девять лет.
Отец хотел, чтобы в семье росло много детей. Сам он был одиннадцатым у моей бабушки Марии. Деда Капитона Сидоровича, как и бабушку, к сожалению, я тоже совсем не знал. Его единственная фотография сохранилась в семейном альбоме – дед в форме унтер-офицера вместе со своим начальником-офицером.
А отец мой родился в Орловской области. Голод погнал его вместе с братьями и сестрами в Москву. Пристроились они в совхозе недалеко от пригородной железнодорожной станции «Тестовская». Потом случилась трагедия: трое братьев отца – один двоюродный и двое родных – попали под поезд. Затем – война…
Мы с братом и играли, и спали вдвоем на тахте, потом на полуторном диванчике до того дня, когда я ушел в армию.
В 1957 году родители получили комнату в коммунальной квартире: на пятом этаже пятиэтажного дома напротив кинотеатра «Красная Пресня». Комната казалась огромной – целых семнадцать квадратных метров. Мы, дети, искренне полагали, что наконец-то попали в рай. Родители тогда приобрели в «комиссионке» трехстворчатый гардероб и буфет из светлого дерева.
Соседи в коммуналке попались хорошие. Запомнил я бабушку Дусю – у нее в комнате стоял один из первых советских телевизоров – КВН с линзой. Мы просиживали у доброй бабуси часами перед экраном, и она нас никогда не прогоняла, даже чайком угощала. Родителям было неудобно перед соседкой, и они, накопив денег, купили такой же «ящик» с двумя программами.
После переезда отец все чаще стал представлять, как было бы замечательно, если бы у нас появилась сестренка. А матери в то время врачи запретили рожать. У нее болели ноги от тяжелой работы. Она и в детстве, и в юности возила из деревни в Москву молоко на продажу. Маленькая девочка таскала огромные бидоны и погубила ноги. После тридцати у матери обострилось варикозное расширение вен. Ей сделали несколько операций, но это кардинально не изменило ситуацию. Прежде всего потому, что нельзя было оставить «бежаче-стоячую» работу. Мать же работала ткачихой на «Трехгорке», обслуживала двенадцать станков. Максимальная норма! А просила дать еще больше. Другие ткачихи на нее ворчали:
– Ты что, Катя, все деньги хочешь заработать? Оставь другим.
На фабрике шла постоянная борьба за эти станки. Всем хотелось подзаработать. У матери зарплата была больше, чем у отца. Он переживал из-за этого, но не решался уйти с фабрики – все-таки у мастера был твердый оклад.
В 59-м у нас появилась сестра Надежда. Увидев ее после роддома, мы с братом не могли поверить, что дети появляются на свет такими маленькими. Теперь Надюша почти с меня ростом. Мы с Толькой ее нянчили, горшки выносили. В три месяца Надюху отдали в ясли, и мать с фабрики прибегала, чтобы покормить ее. Никто из родителей не мог позволить себе оставить работу – на одну зарплату впятером мы бы жили крайне скудно.
С раннего возраста хоккей для меня стал любимым видом спорта. Отец в первом классе купил мне коньки. Я на них покатался одну зиму. На следующий год ботинки даже не налезли. Но отец сказал строго:
– Я не хочу работать только на твои коньки, выбирай другой вид спорта.
Сурово, конечно. Но денег в семье действительно всегда не хватало.
У отца появилась возможность получить отдельную квартиру. Фабрика строила дом, и будущие жильцы за скромные деньги должны были работать на этой стройке.
Отец пошел туда разнорабочим, и через год мы переехали в новую двухкомнатную квартиру. Тридцатиметровую. С крохотной, но только нашей кухней, с туалетом, ванной и горячей водой. Сейчас такие «хоромы» называют «хрущебами». Мы же еще помнили подвал и единственный кран с холодной водой на всех жильцов. К нему по утрам тянулась очередь – зубы порошком почистить, умыться, посуду помыть, постирать, а ведь это был центр Москвы, Рочдельская улица – 150 метров от нынешнего Белого дома.
В квартире на Звенигородской в ванной стояла газовая колонка, и мать беспокоилась, как бы мы с братом ее не сломали или не взорвали. Но я научился зажигать колонку самостоятельно и стал мыться один. До этого мы ходили с отцом и братом в мужскую баню, а когда отец уезжал, то ходили и в женскую. Мать нас водила. Вид голых «купальщиц» меня не шокировал, но я стеснялся.
После восьмого класса я перешел в третью по счету в моей жизни школу – № 84, на Хорошевском шоссе. Туда пришлось ездить на троллейбусе, но я не жалел о переходе – в этой школе был прекрасный по тем временам спортзал, многие учащиеся увлекались спортом и вообще жили интересно: устраивали КВНы, капустники, походы…
В 1995 году состоялась встреча одноклассников, я на нее попасть не смог, но Ирина – моя одноклассница, а ныне генеральская и депутатская супруга – ходила на эту встречу. Потом она призналась:
– Ты, Сашуня, лучше всех выглядишь, уж больно сильно жизнь потрепала и мужичков наших, и девчонок.
С Ириной я познакомился в девятом, когда мы оказались в одном классе. Сначала меня вместе с друзьями записали в параллельный класс, и мы там отучились один день. А после занятий познакомились с ребятами из соседнего класса. Мы все друг другу так понравились, что тут же решили и дружить вместе, и учиться. Нашему переходу в 9-й «Д» из 9-го «Г» способствовала талантливый педагог, наша классная руководительница Марина Владимировна Дукс. Почти всем классом недавно мы отпраздновали ее 60-летие.
Нашу мальчишечью компанию прозвали великолепной восьмеркой. Остальными в классе были девчонки. Я до сих пор с улыбкой и теплотой вспоминаю школьные годы.
Однажды с моим приятелем, соседом по парте, Пашкой Доманским гоняли в хоккей и отморозили себе уши. Я – левое, а он – правое. Уши так раздулись, как лопухи, и покраснели, что над нами все потешались. С Пашкой мы не раз смешили всю школу. Как-то во время КВНа нам выпало задание – представить пантомиму на тему «Первый и последний день любви». Я изображал «девушку», а Павел был моим «ухажером». Он очень старался, оказывал всяческие знаки внимания, а я жеманился изо всех сил. В конце концов, «любовь» наступила, мы поженились. Вскоре грянул и последний день любви, когда я к нему «пришла» с ребенком, а ему уже некогда, время все расписано для других свиданий. Зрительный зал лежал от смеха. У некоторых от беспрерывного хохота очки вспотели и животы разболелись. Но первого места нам не досталось. Члены жюри – наши школьные учителя – еле выговорили сквозь слезы от смеха, что мы с Пашкой опошлили слово «любовь».
А какие у нас в школе были прекрасные преподаватели!.. Директор – Юлий Михайлович Цейтлин – собрал уникальный коллектив, Анна Михайловна Волковинская – лучшего преподавателя по математике я себе представить даже не могу, уже не говорю про учителей физкультуры. Но особая любовь всех старшеклассников была историчка Галина Ивановна Соловьева – обаятельнейшая, тактичная, остроумная, немного ироничная женщина. Расскажу один эпизод, характеризующий ее. Одно время у нас пошла мода в школе на рогатки: резинка на два пальца и алюминиевые (тогда алюминия в стране хватало и без Дерипаски) или из прослюнявленных промокашек пульки. Стрелялись везде: и на улице, и в коридоре на перемене, и… на уроке. Вовка Васькин мне в коридоре «дуэль» проиграл и решил отыграться на уроке. Я сидел, как всегда, на задней парте, а Васькин на первой. Кто-то отвечает у доски. Галина Ивановна проходит между партами и присаживается ко мне (сосед болел). Васькин улучил момент, развернулся, прицелился и «выстрелил». Алюминиевый «снаряд» попадает прямо в лоб… Галине Ивановне. Мгновенно на красивом чистом лбу образовалась красная «галочка». Она невозмутимо встает и тихо спрашивает: «Кто это сделал?» «Честный» двоечник тяжело, как будто у него на плечах лежало четыре ящика со снарядами (а, кстати, в армии ему потом действительно пришлось служить артиллеристом), поднялся, готовый к любой каре: отправке к директору, вызову родителей, изгнанию из школы… На его физиономии все это было написано. Галина Ивановна, не меняя тона, спокойно говорит: «Васькин, ну если ты так меня не любишь, лучше бы сразу ударил стулом. Власкина, продолжай отвечать». И так же тихо присела рядом со мной. Класс просто грохнул от хохота, в дверь стали заглядывать: что случилось? Виновник стоял красный как помидор и не понимал, что ему тоже можно сесть. Естественно, никаких оргвыводов не последовало. Ну как было не любить таких учителей!
