Харрис скрестил руки на груди.

– Вы ведь имели в виду Шайло Баррера?

– Да, – согласился я. Самый правдивый ответ из всех, что я дал сегодня вечером.

– Фрэнки причинил ей боль, – продолжил Харрис. – И вы просто исполнили свое обещание и смешали его с дерьмом. Безжалостно. Не так ли?

– Я же сказал, что…

– Он в больнице, Ронан, – вмешался Ковальски. – Борется за жизнь.

Харрис кивнул.

– Это называется мотив.

– А вы сидите здесь с распухшими, покрытыми кровоподтеками кулаками. Но на этот раз вы ни при чем. Вы это хотите сказать?

Я вздернул подбородок.

– Именно это я, черт возьми, и говорю.

Харрис тяжело вздохнул.

– Вы просто усложняете себе жизнь, Венц. В этом деле все просто и понятно. Признайтесь, и, может, вам смягчат приговор. Конечно, если ваша жертва выживет.

Я сжал под столом ноющие руки в кулаки. Я имел право на адвоката. И на телефонный звонок. Но что это даст? Я считался виновным еще до того, как они усадили меня на стул.

Харрис склонил голову набок.

– Хотите знать, что я думаю, Ронан?

Я и так знал, о чем он думал.

Конец пути.

Каков отец, таков и сын.

«Прости, Шайло. Я пытался…»

Детектив склонился надо мной, голос его звучал холодно и непреклонно. Словно захлопнувшаяся дверь.

– Думаю, вы отправитесь в тюрьму на очень долгий срок.

Год назад…

– Пора отправляться, – проговорила я, втаскивая чемодан на колесиках в роскошную гостиную в доме тети и дяди. – Мне нужно успеть на самолет.

Я терпеть не могла говорить об очевидном. Однако, если я не объявлю о своем отъезде, сидящая в кухне мама способна и вовсе его проигнорировать. Может, напоминание о том, что она вновь увидит единственную дочь лишь через год, сломит ее холодность и она подарит мне немного тепла.

Но ничего не вышло.

За окном в разгар летнего утра шумел Новый Орлеан. Расположившись за стоявшим возле окна карточным столиком, мама курила сигарету и решала воскресный кроссворд. Холодная и равнодушная. Она ничуть не изменилась с того момента, как я приехала сюда полтора месяца назад. Впрочем, сколько я себя помнила, так повторялось каждое лето с тех пор, как в четырехлетнем возрасте она оставила меня жить у прабабушки Биби в Калифорнии.

Пухлая тетя Берти, одетая в яркую фиолетовую блузку и брюки в тон, жалобно вздохнула. Она сидела на диване, зажатая между дядей Руди и их двадцатипятилетней дочерью Летишией. На плоском экране транслировался матч «Святых».

– Уже? – проговорила тетя Берти и прищелкнула языком. – Кажется, будто ты только что приехала.

Во время летних визитов я всегда останавливалась в викторианском доме тети и дяди в Гарден-Дистрикт. По-настоящему старом, красивом, богато украшенном во вкусе тети Берти в цвета драгоценных камней с кучей бархатных подушечек с кисточками. Витражное стекло на входной двери отбрасывало на ковер радужные блики.

Я любила этот дом и живущих в нем людей, но променяла бы все это на возможность побыть вместе с мамой в ее маленьком домике на Олд-Приер-стрит в Седьмом районе. Она говорила, что он слишком маленький, но меня это не волновало. Я бы устроилась на диване. Или на полу…

– Моя сладкая, лето пролетело незаметно, – произнесла тетя Берти. – К тому времени как мы увидимся в следующий раз, ты уже закончишь старшую школу. – Она взглянула на мои свободные брюки и обтягивающую белую футболку, оставлявшую открытым живот. – Ты такая красивая, Шайло. И так быстро взрослеешь. Правда, Мари?

Не отрывая взгляда от своего кроссворда, мама издала какой-то неопределенный звук.

«Будь сильной, – сказала я себе, подавляя острую боль, что пыталась проникнуть в сердце. – Ты ведь знаешь, что большего и ждать не стоит».

Но глупое сердце по-прежнему пыталось дотянуться до мамы, как бы больно ему при этом ни было.

– Но прежде чем уйти, я хотела бы кое-что подарить всем вам.

Я поставила сумку на журнальный столик и вытащила четыре небольших подарочных пакета, набитых папиросной бумагой.

– Ты такая милая. Но не стоило. – Когда Берти сунула палец в один из пакетов, на губах ее появилась усмешка. – Это, случайно, не оригинальные изделия Шайло Баррера?

Я улыбнулась.

– Возможно.

– Чертовски здорово, – проговорил дядя Руди, отрывая взгляд от футбольного матча. – Рождество наступит раньше.

Я протянула им пакеты, по одному тете, дяде и кузине. Остался лишь один. Для мамы.

Кузина Летишия взволнованно поставила свой на колени. Даже в воскресенье она щеголяла в дизайнерских джинсах, желтых туфлях на каблуках и коротком топе, который подчеркивал подтянутый пресс. Она мастерски уложила косы на голове, несколько из них свисали вниз, обрамляя золотые серьги.

– Мне уже нравится, – произнесла она.

Я рассмеялась.

– Ты даже не знаешь, что там.

– Это сделала ты, так что все прекрасно.

Я с трудом сглотнула и вновь осмелилась взглянуть на маму, неподвижно сидевшую в кухне.

Тетя Берти вытащила из пакета бирюзовую брошь. Я окислила серебряную оправу, чтобы та походила на старинную. Тетя приложила руку к груди.

– Боже мой, детка. Это самая прекрасная вещь, что я когда-либо видела. Но зачем было ждать до последней минуты, чтобы отдать нам эти сокровища?

Я ухмыльнулась.

– Чтобы тебе пришлось притворяться, что она тебе нравится, лишь пока я не выйду за дверь.

– Пф-ф, она великолепна. – Тетя Берти приколола брошь к блузке и протянула руки, чтобы меня обнять. Я склонилась над столом и оказалась в ее мягких, благоухающих духами объятиях. – Ты такая талантливая девушка. Ты откроешь магазин, о котором так мечтаешь. Я нутром это чую.

– Спасибо, тетя, – проговорила я, наслаждаясь ее верой в меня. И любовью, что она дарила с такой легкостью.

– Это просто нечто. – Дядя Руди вертел оловянный брелок с логотипом «Святых» в виде геральдической лилии. – Это сделала ты? Погоди, вот ребята увидят. Спасибо тебе, малышка.

От звучащей в его словах гордости я ощутила, как к горлу подступил комок. Чуть улыбнувшись, я кивнула и отвернулась. Было намного проще продавать свои украшения по интернету незнакомым людям, которые не вызывали нежности и неловких эмоций.

– Невероятно, – воскликнула Летишия, доставая из пакета пару сережек; ярко-синий лазурит, обрамленный замысловатым узором из серебряных нитей. Она тут же вытащила из ушей серьги и заменила их моими. – Ты что? Это блестящая работа, Шай. Мама права. Ты пройдешь этот путь до конца.

– Спасибо, Тиш, – проговорила я, обводя пальцами ручки последнего пакета с подарком.

Пока Летишия и Руди мерились и восхищались своими подарками, тетя Берти нежно улыбнулась мне. Но я ощутила сквозившее в улыбке сожаление.

– Мари, – крикнула она в сторону кухни. – У Шайло для тебя кое-что есть.

Это мама не смогла проигнорировать.

Она поднялась со стула возле кухонного окна и медленно направилась ко мне. В каждом ее движении сквозило нежелание, и у меня защемило сердце.

Красивая и молодая, всего на девятнадцать лет старше меня, Мари Баррера тем не менее была полна печали. Все вокруг твердили, что я – ее точная копия, но благодаря ДНК неизвестного отца кожа моя казалась светлее, и наше сходство не так бросалось в глаза.

– Ну, по крайней мере, хоть это не тайна, – прямо заявил Джален Джексон, мой приятель из Луизианы, сидя прошлым вечером на своей кровати. – Кто-то разбавил сливками кофеек твоей мамы.

Но очевидный факт, что отец мой был белым, не заполнял огромную дыру в моей жизни, оставшуюся в том месте, что предназначалось ему. Он походил на призрака, преследующего семью через меня. Никто не говорил о нем. И меньше всего мама. Из того немногого, что мне удалось узнать за семнадцать лет, я поняла, что оказалась плодом случайной связи на одну ночь. Нежданным и нежеланным. Мари училась на стипендию в университете Луизианы, и до беременности ее ждало блестящее будущее. Теперь же она на полставки работала в банке, а ее мечты о карьере в сфере маркетинга навсегда отошли на второй план. Кем бы ни был мой отец, она вычеркнула его из своей жизни и отказывалась даже упоминать о нем.