И все же она явилась! Явилась на страстный его зов. Не в виде дамы с крыльями, а в виде громадного барина. Читатель догадался, кого имел в виду автор? Конечно, это был Демидов Прокопий Акинфиевич. Он приехал в Воспитательный дом в бархате, серебре и золоте, и, взглянув на него, воспитанник понимал, что такой важный вид может быть лишь у большого начальника. Выражение лица у барина было любопытствующее и насмешливое, а на лбу торчали две кочки болотные – кустики широко разбежавшихся бровей.

Смотритель Воспитательного дома раскланялся-расшаркался, но важный великан сразу осадил его.

– Скажи-ка лучше, кто тут у тебя имеется посметливее. Паренька надо, у которого мысли в голове скоро бегают.

Привели к Демидову Михаила.

– Экий ты чумазый, чертенок! А ну, покажи, что умеешь.

Мишка кувырком перевернулся, на руках походил, на листе бумаги корабль изобразил…

– А теперь замри на одной ноге. Сколько можешь простоять?

Замерев на одной ноге, «чертенок» считал про себя: раз, два, три, четыре… До сорока досчитал.

– Молодец! – заметил барин. – Учить – ум точить. По праздникам и воскресным дням будешь у меня жить.

Так он оказался во дворце Демидова. Безмерное любопытство, которым наделен был в немалой степени Михаил, обрело великую пищу. Как не дивиться зеленой зале, в которой ветви плакучих берез покрывали белые стены? Как не дивиться стеклянному потолку в другой зале и пышным веерам, торчавшим во все стороны, – оказалось, сие есть пальмы. А цветам, пылавшим алым, синим, розовым, свисающим с многоэтажных полок? Горшкам со сказочными цветками возле стеклянных загородок, отделявших горящие камины?

Сколько наслушался он разговоров про барина от слуг и лакеев! И не то важно, что дворец его внутри изобиловал золотом и серебром, самородными каменьями уральскими и таинственными каменьями из дальних стран, не то удивляло, что мебель из черного и розового дерева с тончайшей резьбой, даже не то, что полы устланы медвежьими и тигровыми шкурами, а с потолков свешивались клетки с редкими птицами и по залам гуляли обезьяны. И не то даже, что серебряные фонтаны били вином. Непомерно удивляло другое. Слухи о капризах Демидова разносились самые фантастические. Особенно славился барин причудами, они вызывали у челяди оторопь, а у графов и князей слезные обиды и жалобы самой императрице.

Фрейлина Румянцева, как-то оказавшись в Москве, возымела надобность в пяти тысячах рублей. Не любивший сановных лиц Демидов насладился ее униженной просьбой, а потом велел написать расписку чрезвычайного содержания, мол, ежели она через месяц не отдаст те деньги, то пусть все считают ее распутной женщиной. И что же? Гордая аристократка как на грех не смогла в срок вернуть деньги. А Прокопий Акинфиевич, будучи в Дворянском собрании, что сделал? Собрал вокруг себя молодежь и читал ту расписку.

В бытность в Москве австрийского императора устроили парадное гулянье, все пришли в нарядных одеждах, а Демидов, притворясь больным, явился в простой шинели, с суковатой палкой в руке.

Никто не мог отплатить Демидову тем же или унизить вельможу (о, вельможи XVIII века более никогда не появятся на Руси!). Во многом сила его покоилась не просто на деньгах, а на деньгах огромных! Но и щедрость его была исполинской. На собственный счет он учредил коммерческое училище, помогал университету, а всего на разные богоугодные и общественные нужды пожертвовал более полутора миллионов рублей. Не жалел также денег и на свои прихоти.

Миша видел в доме множество каких-то людей: приживалок, нищих, богомолок, странников; похоже, что хозяин не знал их, не желал замечать. Лакеи – что за диво? Шуты какие-то. В красных ливреях, на носу очки, а на ногах! На одной ноге – лапоть и онуча, на другой – туфля французская.

– Чего ты так вырядился? – спросил Миша одного.

– Барин велели.

– А зачем?

– Не зачем, а пуркуа, так велено нам говорить. Заставляет учить по-хранцузски… Лучше б гумно чистить, чем это.

Миша обратил внимание на очки.

– А что это, никак худо глаза твои видят? Очки-то зачем нацепил?

– Это? – Лакей снял с одного уха дужку, очки болтались возле шеи. – А леший его знает, барин нашу образованность хочут показать. – И лакей, вжав голову в плечи, тоненько захохотал. – Тебя тоже станет учить.

Учить? Грамоту Миша уже знал. Французский язык? Вот было бы славно! И в самом деле, к нему приставили мусью. Вскоре, встречаясь с барином, Миша уже резво вскрикивал: «Бонжур, мусье!» – и замирал на пятках.

– Грамоте умеешь? Умеешь. Рисовать будешь. А почерк у тебя чистый? Вот что, нынче напишешь бумагу, крупно, четкими буквами.

– Какую?

– А вот какую! Дочь моя, одна, прочих-то я выдал замуж за дельных людей, заводчиков, а эта хочет дворянина. Так ты напиши: не желает ли кто из дворян взять мою дочь в жены. Понял?

Мишка еле сдержал смех, думал, барин шутит. Однако в тот же день выдали ему текст, хорошую бумагу и к утру велели красиво написать.

– Молодец, Мишка! Славно буквы рисуешь. Будет тебе учитель и по рисованию, только не у нас – в Петербурге.

Барин доводил свои затеи до конца. На ворота дома повесили ту бумагу, и в тот же день какой-то смельчак дворянин прочел оригинальное объявление, явился к хозяину и… был обвенчан с его дочерью. И жила она с ним если не счастливо, то по мечте своей, – а не есть ли это лучшее применение жизненных сил?

Прокопий Акинфиевич не подозревал, что, ублажая все свои желания, даже дикие, он сокращает себе жизнь такими же размерами, как и тогда, когда устраивает пантагрюэлевы пиры. Впрочем, некоторые говаривали, что любимой пищей барина были обыкновенные капустные котлеты.

Только не сохранилось про это никаких документов. Это лишь музейщики и архивисты хотят всему найти документальное свидетельство, а предки наши о том не догадывались и передавали вести легкомысленно – из уст в уста.

Как-то Прокопий Акинфиевич задумал в очередной раз удивить московский люд – в Нескучном саду устроить большое гулянье, бесплатное, с музыкой и представлениями. Открылись ворота сада со всеми его чудесами. Не раз после гуляний ухоженный, обласканный сад превращался в заброшенный пейзаж, с мусором и поломанными диковинными кустами. На сей раз Демидов задумал проучить наглецов и невежд. Призвал к себе Мишку, которому к тому времени уже стукнуло 13 лет.

– Отрок! – торжественно проговорил. – Нынче будем исправлять человеческие нравы. Пришло время использовать твое умение недвижно стоять на одной ноге. Будешь ты купидоном! Дам лук и стрелы. А для полного сходства выкрашу тебя бронзовой краской, ну, конечно, не всего, задницу обвяжем красным кумачом, а на спине вроде как плащ оставим. Смекаешь, об чем речь?

Миша отрицательно покачал головой, не зная, чего ждать от вельможного господина, догадаешься разве?

– Не микитишь? Объясняю: будет у меня в саду большое гулянье. А ты как увидишь, кто цветы рвет или мусор бросает, так пускай стрелу.

– Да ведь стрела больно бьет.

– Не бойсь! Стрелы те не острые. Всё. Иди к красильщику. За завтрашний день он тебя покрасит и укажет место.

Июньский день отгорел, небо развернуло розовые, жемчужные, лиловые крылья заката, и Нескучный сад заполнили москвичи, любопытные до чудачеств Демидова. Из-за деревьев разносилась мелодичная музыка… За кустами скрывались крепостные со скрипочками и флейтами.

Благоухало лето в самой яркой поре. Пестрели невиданные цветы. Большие кусты купены с похожими на ландыши крупными соцветиями соседствовали с каприфолями, из каждого их листа поднимался белый цветок. Ярко пылали золотом солнечники, а за ними лихнисы, или горицвет; дорожки, причудливо извивающиеся, окруженные цветами, уводили в глубину сада. Можно было видеть лилии, которые распускаются только на закате. А какие ароматы витали в воздухе!

Мало того, то тут, то там возникали странные человеческие фигуры. Глядишь, вдали барышня или мужик, а подходишь – обманка – фанерная фигура, да так ловко раскрашенная, как настоящая!