Я лежал на боку, прислушиваясь к всхрапыванию лошадей и немудреной трескотне сверчков. Обычно, чтобы заснуть, мне нет нужды считать коров, баранов или... койотов. Да, койотов. В надежде поживиться за счет спящих растяп их съестными припасами, не коровы и не бараны, а именно койоты иногда выходят к погасшему костру. На самом деле, эти твари не слишком-то осторожны, подкрадываясь к вам, они шумят и возятся ничуть не тише крыс в курятнике. Некоторое время ничего особенного не происходило, только кусты чапараля продолжали шелестеть листьями при полном безветрии, а лошади, встревоженные ночными посетителями, беспокойно переступали с ноги на ногу. Для верности нужно было подождать еще минуту-другую, но мне надоело, я вскочил на ноги, попутно прихватив с земли припасенную с вечера ветку, и остолбенел.
Одновременно с моим стремительным демаршем из зарослей к месту нашей ночевки выступил человек. В тот момент я решительно не смог бы вам его описать, во-первых, потому что было темно, во-вторых, черты лица, фигура и то, во что он был одет, все это несколько скрадывалось из-за револьвера, направленного прямо на меня. Передо мной стоял незнакомец, только в этом я был совершенно уверен. У меня более чем достаточно самых разных знакомых, и ни один из них не стал бы шутить со мной подобным образом. Не знаю, чего ожидал шутник, похоже, его поразила отчаянная смелость только что спокойно спавшего человека. Согласитесь, чтобы замахнуться мескитовым прутиком на противника, держащего вас на мушке, нужно обладать немалой отвагой. Несколько мгновений мы изучали друг друга при скудном свете едва ли наполовину полной луны, а затем мой ночной гость благоразумно решил не связываться с противником, размахивающим деревянной саблей, точь-в-точь такой, какая имеется у любого мальчишки. Незнакомец попятился и, не опуская револьвер, отступил за портьеру из ветвей и листьев. Почти сразу же там грянули выстрелы, один, потом еще два. Я упал и больно ударился локтем о землю. Сообразив, что никакой другой боли не чувствую, я дотянулся до "кольта" и получил возможность вставить несколько аккордов в эту ночную ораторию. Еще три раза грохнуло в зарослях, и мой 38-й калибр из вежливости тоже не преминул ответить, а потом до меня донеслись удаляющиеся звуки возмущенно трещащих сучьев.
Похоже было, что представление закончилось так же неожиданно, как и началось. Я глянул на Эла, тот сидел на расстеленном потнике и, силясь окончательно проснуться, мотал головой. Левой рукой он зажимал простреленное плечо. Крови было немного, и мой друг не скрежетал зубами от боли. Его относительно бодрый вид придал мне уверенности, и я предпринял вылазку в обход пресловутых кустов. Через полчаса я нашел все, что можно было найти. Придавив своим мертвым телом сломанные побеги "испанского меча", на земле лежал тот самый незнакомец. Теперь я был готов побиться об заклад, что тот самый. Револьвер в его руке мне точно был знаком, и из этого револьвера не было сделано ни единого выстрела, зато моя пуля попала шутнику прямо в сердце.
Лошадей перед нападением злоумышленники оставили рядом, в лощинке. Кстати, их было двое, я имею в виду злоумышленников. Лошадей тоже было две, и мне без труда удалось обнаружить следы их подков. Это было легко, потому что одно из животных так и осталось стоять на месте, привязанное к здоровенной коряге.
Рассудив, что револьвер сбежавший разбойник должно быть уже успел перезарядить, мы с Элом Хендерсеном собрали вещички и отправились сторону противоположную той, куда ускакал стрелок-из-кустов. Почему бы и нет? Мы все равно ехали домой.
Дальше все складывалось словно партия в домино, и каждая последующая костяшка ложилась ровно в стык к предыдущей. На ранчо Хендерсена мы прибыли к обеду. Послали Пако, мексиканского парнишку, того, что смотрит за лошадьми, к шерифу и за врачом. Картер Галбрейт, помощник шерифа, прибыл первым и получил в свое распоряжение всю только что обнародованную мной историю. Приехал док, уложил Эла в постель и запретил ему садиться в седло еще неделю. Потом служитель Гиппократа пригласил на консилиум представителя закона. Они долго совещались и решили, что для полной ясности им будет любопытно узнать еще и мое мнение.
Поначалу Картер меня удивил, ему вдруг захотелось выпить кофе. Получив в свое распоряжение полную чашку, он тут же полюбопытствовал, почему это я не стал подражать ему как мартышка. Я ответил, что кофе не пью совсем.
- И давно это с вами, Боб? - Посочувствовал помощник шерифа.
- Уже тридцать шесть лет, а в сентябре будет тридцать семь, - поделился я своим горем.
- И что же вы пьете вместо кофе? - Неосторожно спросил Галбрейт.
- Молоко, содовую, виски... - Когда я добрался до анисовой настойки, меня прервало рычание официального лица. Я тоже был готов заорать: "Да какого черта!" Если помощник шерифа чего-то и не понимал, то я понимал ровно вдвое меньше его. Картер успел чертыхнуться первым, а потом все-таки признал мое право на недоумение. Оказывается, подспудной целью этого светского балагана было выяснить, кто подмешал в жестянку с кофе снотворный порошок. В ту самую жестянку, что я купил в городе. Из нее Эл доверчиво отсыпал пару ложек для своего варева вечером перед самым приключением. Необычные свойства моего кофе док обнаружил совершенно случайно, благодаря новой жертве Морфея. Теперь еще и Мария, командующая плитой, равно как и всей бьющейся и небьющейся посудой на кухне у Хендерсена, спала сном двухсотфунтового младенца, отведав того же напитка из злополучной банки.
Через час, нет, через час с четвертью мы с Картером уже выехали за ворота ранчо. Сперва помощник шерифа захотел, чтобы я только показал ему место недавней перестрелки. Однако, затем его планы простерлись значительно дальше, вплоть до самого Уэйко. Галбрейт возжелал выяснить всю подноготную необычной кофейной банки. Спросить, чего хотел я, никому и в голову не пришло, поэтому теперь, если считать вместе с моей лошадью, наша кавалькада поднимала пыль целой дюжиной копыт. Да, такова математика. Этот результат можно получить или путем сложения копыт, или же путем вычитания аппетита у слишком впечатлительных особ, упомянув, что простреленного насквозь ночного гостя мы все это время таскали за собой. Сначала как доказательство того, что не крали ту низкорослую мексиканскую лошадку серой масти, которую привели с собой под седлом. Дескать, вот он ее хозяин, и он уже ничего не имеет против того, чтобы на конюшне Хендерсена позаботились об осиротевшем животном. Потом на несчастную лошадь и ее еще менее удачливого хозяина наложил свою лапу Галбрейт, ему непременно надо было доставить обоих в город для опознания. Хотя неофициально Картер уже высказался по поводу личности, отдавшей предпочтение допросу у архангела, перед беседой с шерифом. При жизни покойника звали Доном Роджерсеном... то есть, э-э, сейчас... Бэном Поджерсом, точно! Картер был уверен, что этот самый Поджерс свалял дурака, выбрав суд на небесах, вместо нескольких месяцев тюрьмы за контрабанду.
Подробным жизнеописанием усопшего помощник шерифа снабдить меня не захотел, а в дороге разговаривать было не слишком удобно, потому что приходилось поторапливаться, если только мы хотели успеть засветло добраться до места нашей с Элом беспокойной ночевки. Уже в сумерках, обшарив злосчастные кусты, Картер, наконец, угомонился и присел на одеяло к костру, где я попытался благоустроить наш вечер с помощью разогретых бобов, толсто нарезанных ломтей кукурузного хлеба и апельсинового джема. В кофейнике на этот раз был чай. Смешное суеверие, но вкус кофе показался мне сегодня неуместным. Чай я покупаю в той же лавчонке, что и эту горькую коричневую отраву, но ведь об этом необязательно было рассказывать Галбрейту. К тому же я уверен, что коротышка Ли, торгующий бакалейной мелочью, тут совершенно ни при чем. Жестянку я сам доставал из полной коробки. Такие коробки с молотым кофе Ли получает из Мемфиса, и обходятся они ему недешево. Не думаете же вы, что маленький китаец, заметая следы, мог подменить всю упаковку и испортить своего собственного товара на целых пятнадцать долларов? Нет! В такое я не поверю никогда!
