Все еще смущенная супруга с пятнами румянца на лице укоризненно глянула на мужа. И упрек был справедлив, без всякого предупреждения в дом является посторонний...

   - Ну, какой же он посторонний, это же Миша, - возражал из-под очков взглядом своих глаз Сергей Алексеевич.

   - Я почти не одета, и моя прическа... - возмущенно взмахивали ресницы жены.

   - Прости. Солнышко, ты права, но не мог же я молодого человека держать на пороге, - в виноватой улыбке вытягивались губы Сергея Алексеевича.

   Этот безмолвный разговор занял ровно столько времени, сколько потребовалось Оленьке, чтобы проскользнуть через зал к дверям своей спальни и скрыться за ними. Повисло неловкое молчание. В тишине были слышны шорохи за дверью и потрескивание дошедшей до конца граммофонной иглы.

   Берта на правах больной опустила голову обратно на коврик, принюхалась к запаху ваксы, источаемому Мишиными туфлями, фыркнула и недобро покосилась на гостя.

   - М-м, - начал было Сергей Алексеевич, но вместо продолжения подошел к граммофону, убрал иглу с диска, и образовавшейся тишиной усугубил свое молчание.

   Во все еще длящейся тишине в Мишином сознании проявилась истинная суть той фотографической сцены, что он увидал, переступив порог дома Вежиных. Неожиданный приход мужа, мужские брюки, спрятанные с великой поспешностью, убежавшая в спальню Оленька, бутылка... Но если бы не испуг и смущение на Оленькином лице, ото всех этих примет можно было бы отмахнуться... Хотя нет, как же отмахнуться, простите, от мужских брюк?

   Не замечая растущие на голове рога, Сергей Алексеевич присел рядом с Бертой, потрепал ее по ушастой голове, обернулся к Мише, и, кажется, наконец, собрался что-то сказать, когда в спальне что-то со скрипением петель и стуком закрылось, раздался щелчок замка и в дверях возникла Оленька. Теперь на ней было надето летнее платье фисташкового цвета, и волосы... Что-то изменилось, как-то иначе лежали и струились локоны, что-то было подколото, что-то убрано назад... Но надо ли вам знать, каким образом возможно достичь подобных изменений? Нет, не надо, если, конечно, вы не Осип Моисеевич Загельсон, а значит, не в вашем заведении делаются прически совсем не хуже, чем в салоне у мадам Павловски на Елизаветинской улице.

   Волнение во взгляде Оленькиных глаз ничуть не улеглось, но супруг, поняв его по-своему, решил объясниться. Указывая на Мишу, он рассказал историю счастливого обретения сиделки для Берты. По его словам выходило, что будто бы Миша сам узнал о несчастье с их собакой и битый час искал Сергея Алексеевича по всему городу, чтобы благородно предложить ему свои услуги по уходу за страдающей животиной. Откуда узнал? Да ведь, душа моя, ветеринар же не обязан хранить врачебные тайны, а особенно, когда выпьет. А пьет он, сама знаешь... Пожилой грузный ветеринар, что пользовал Берту, и впрямь мог выпить немало, так что объяснение было принято.

   Супруги заговорили о предстоящей поездке, а Миша, пользуясь случаем, шагнул к дверям спальни и заглянул внутрь. Никого. Окно закрыто. Рамы открываются вовнутрь, а подоконник, так же как и в зале весь заставлен цветами. Нет, через окно Оленькиному любовнику, кто бы он ни был, уйти не было решительно никакой возможности. Миша присел, якобы колдуя над развязавшимся шнурком. И снова нет. Под кроватью пусто. Остается только шкаф. Огромное платяное убежище из темного резного дуба. Основательная вещь. Таких сейчас не делают. Впрочем, об этом мебельном монументе следовало бы говорить не "делают", а "строят". М-да. Спальня на ключ не запиралась, единственный замок в комнате обнаружился на двери шкафа, но ключа в замочной скважине не было. Улучив момент, Миша юркнул к узилищу незадачливого любовника и осторожно дернул дверь. Заперто. Прислушиваться к почудившемуся было дыханию за дубовыми досками времени не было, пришлось возвращаться в зал.

   На вокзал отправились через полчаса. И за эти полчаса Миша так и не нашел в себе смелости хоть что-то предпринять. Ясно было одно, Оленьку он не выдаст. Но любовник! Как бы он не был Мише противен, но этого несчастного нужно было спасать. За полчаса в шкафу, наверное, не задохнешься. И шкаф велик, и какие-то щели в нем есть, все же это мебель, а не бочка, в которой квасят капусту. Но рано или поздно... Нет, он не думал, будто Оленька настолько легкомысленна, что могла позабыть о скрывающемся в шкафу любовнике. Но если посмотреть с другой стороны, то что же ей делать? Не может же она признаться мужу... Да и Мише, как бы он ни вздыхал по ней десять лет тому назад, она тоже не может открыться. И Сергей Алексеевич - вот же незадача - все время рядом и еще поторапливает, мол, поезд скоро отходит, а извозчиков в городе ровно четверо, и все по случаю ярмарки стоят на рыночной площади, что в трех кварталах в противоположную от вокзала сторону. Мише был выдан ключ от дома. Ах, лучше бы это был ключ от того злосчастного шкафа! Но нет! Так и отправились втроем: Сергей Алексеевич с чемоданом в руках, Оленька с ридикюлем, в который она положила большую связку ключей, заперев дом, и Миша, увязавшийся проводить супругов, чтобы... Понятно же для чего. Чтобы изловчиться и, когда Сергей Алексеевич отлучится, скажем, в буфет, чтобы выпить сельтерской...

   Пригородный поезд пришел точно по расписанию, что само по себе было явлением необычайным. Никакой сельтерской Сергей Алексеевич не возжелал, а сразу отправился в вагон с чемоданом в одной руке и супругой в другой. Миша остолбенел. Как показалось Мише, Оленька бросала на него попеременно растерянные и умоляющие взгляды. Но что он мог?! Вот супруги уже в вагоне, и Сергей Алексеевич махнул провожающему рукой. Вагоны со стуком дернулись, и поезд медленно пополз вдоль перрона.

   Если честно признаться, то в первые минуты Миша ни о чем не думал, он просто побежал. Не по шпалам, конечно. По шпалам и ходить-то одно мучение, а если бежать, то уж точно ноги переломаешь. Миша побежал по дороге, что вела его вдоль железнодорожного полотна в ту же сторону, то есть в Москву.

   Наверное, только минут через десять или позже, кто же их считал те минуты, Миша смог задать себе вопрос - что он собственно делает и насколько это разумно? А задав такой вопрос и не переставая бежать, сам себе ответил - да, разумно, и это его последний шанс исправить то ужасное положение, в которое попала Оленька.

   Отчаяние и безрассудство -- ничуть не худшие движители, чем огонь и пар. Но вы напрасно думаете, что Миша настолько потерял голову, что решил открыто помериться силами с паровой машиной. Наш марафонец строил свой расчет на том, что в и Заречье, и в самих Лопухах поезд стоит ровно по часу, пропуская встречные составы. Заречье отстоит от Игнатьевска почти на тридцать верст, и туда Мише никак не успеть, а вот в Лопухах можно было нагнать Оленьку и под любым, даже самым невероятным предлогом добыть ключ от шкафа. Раз он был столь нерешителен все это время, теперь ему придется, да хоть бы даже под видом разбойника, повязав на лицо повязку из носового платка, завладеть связкой ключей из ридикюля путешествующей дамы. Словом, Мише предстояло совершить подвиг, только и всего.