Затем Ясперс указывал на необъективируемость души. Это тоже очень важно. Это первый шаг на пути к экзистенциализму: человек не есть вещь! То, что я говорю в течение всего курса. Человек в целом не может быть понят. Непостижимость человека, непредметность. Человек всегда больше, чем все, что о нем можно знать. Он всегда есть большее, чем он сам о себе знает. Итак, душа не сводима к телу, целостна, нерасчленима, нередуцируема, непостижима. И потому нужен какой-то особый язык для ее выражения, постижения и описания.
Здесь Ясперс выходит на одну из главных проблем своей философии: проблему экзистенциальной коммуникации. А как людям между собой общаться, если душа не разложима на части, если человек больше, чем кажется? Как услышать других? Тут Ясперс выходит на очень важную тему: пациент – больной. Тема экзистенциальной коммуникации впервые открывается ему и раскрывается им в этом специфическом психиатрическом ракурсе. Он говорит, что врач не должен смотреть на пациента как субъект на объект. То есть для него пациент не есть вещь.
Вспомним, как Гамлет говорил Розенкранцу и Гильденстерну: «Я вам не скрипка, чтобы на мне играли». Вот и Ясперс примерно это говорит. Он ставит вопрос, который потом станет важнейшим вопросом его философии, вопрос о равноправном отношении. Больной – не вещь. Отношения врача и пациента должны быть некими равноправными отношениями. То есть необходим принципиальный отказ от манипулятивного подхода, субъект-объектного взгляда свысока. (Эти мысли в середине ХХ века будет развивать связанное с экзистенциализмом и с Мишелем Фуко целое течение «Антипсихиатрии».) То есть ставится важнейший вопрос подлинного отношения между людьми, экзистенциальной коммуницируемости.
Еще одна важная особенность, которая позволяет говорить о человеке как о не вещи, не предмете, – это свобода. Психология и психиатрия принципиально не могут охватить и понять свободу, свободу, которая непостижима для науки. И в то же время свободу нельзя игнорировать! Это азы экзистенциализма, но Ясперс сначала постигает их как психиатр и психолог, чтобы потом уже постичь, выразить и осмыслить как философ. Непредметность, необъективируемость человека выражается в его свободе. И отсюда неизбежно следует невозможность некоего научного, тотального знания о человеке. А отсюда, в свою очередь, в духе Канта вытекает запрет на манипулятивный, субъект-объектный, функционально-инструментализирующий и отчуждающий подход к любому человеку. Все эти «не» очень важны и принципиальны для экзистенциализма. Личность необъективируема, нерастворима и непредметна. Она не может быть понята какой-то одной наукой и всеми науками вместе. И врач не должен относиться к пациенту как к вещи.
Есть еще две темы, которые волновали Ясперса даже после того, как он отошел от врачебной практики. Первая – это проблема деперсонализации, утраты человеком своего Я. Ясперс говорит: человек, как правило, теряет себя в отчаянных попытках найти себя. Психологические расстройства и деперсонализация вызваны не столько биологическими процессами, физическими болезнями и травмами, сколько чем-то сверхприродным и метафизическим: интенсивным поиском человеком собственной индивидуальности. Ясперс ставит вопрос о деперсонализации – сначала как психиатрический, потом как философский. Ясперс закладывает со своей стороны основы того, что получит потом название экзистенциального психоанализа. Затем это сделают Сартр, Виктор Франкл, Ролло Мэй и Ялом. Но Ясперс – один из первых, кто, еще до того как он создал экзистенциальную философию, интуитивно и стихийно выходит на все эти вещи. Это вопрос смысла жизни. Проблема утраты человеком своей персональности. Вторая тема, которая чрезвычайно волновала Ясперса, – это тема безумия и творчества. Существует целая наука, которая называется «патография». Это – наука о том, как связаны гениальность и помешательство. Как связаны между собой психическое расстройство и творчество человека. Впоследствии Ясперс напишет ряд очерков о великих безумцах: Гёльдерлине, Ван Гоге, Ницше, Стриндберге, то есть о том, как в них были связаны их творчество и безумие. Великие люди, которые сошли с ума. На русском языке эти очерки есть.
Тут, уже у раннего Ясперса, еще не ставшего философом, не создавшего свою систему, мы видим в зародыше весь экзистенциализм, набросок всей его будущей философии: непредметность человека, нередуцируе-мость. Подобно другим современным ему экзистенциалистам (и, прежде всего, Сартру) Ясперс успешно спорит с модным тогда фрейдизмом. Он считает, что фрейдизм биологизирует человека, редуцирует его, разлагает, сводит душу к телу. Примитивизирует и упрощает в агрессивном материалистическом раже. Ясперс говорит, что этот натуралистический подход, редукционистский подход, объективистский подход, грубый и неправильный.
Так, занимаясь психиатрией и психологией, Ясперс, формально не называясь философом (но уже будучи им, ибо философ – не профессия), выходит на экзистенциальные вопросы, которые потом будет рассматривать уже как философ, а не как практикующий психиатр – в более широком теоретическом ценностном антропологическом и метафизическом контексте. Еще раз повторю эти вопросы: проблема личности и утраты личности, творчества и гениальности (то, чем занимается патография), тема экзистенциальной коммуникации врача и пациента, специфичность человека как вненатуралистического существа, выпадающего из мира природы и обезличенной необходимости. Эти десять лет занятий психиатрией стали для Ясперса (как, например, потом для Эриха Фромма) ценным подспорьем в философствовании. Очень важная цитата из его самой первой работы «Общая психопатология»: «Любая антропология – это философская дисциплина, то есть не объективирующая теория, а бесконечный процесс само-прояснения». Это крайне важно! И к этой мысли я буду еще обращаться далее. Задача философии, как скажет Ясперс, не дать человеку набор ответов, а пробудить в нем личность. Или, как он любит выражаться: «Высвечивание и прояснение экзистенции». Пробудить в человеке личностное начало – вот главная задача философии, скажет Ясперс потом. Важно, что эту мысль он высказал уже в самой первой своей фундаментальной психиатрической работе.
Вот, немного сказав о Ясперсе как о психологе и психиатре, сказав то, что нельзя было не сказать, мы подобрались к некой важной точке его эволюции. Он стал профессором философии в 1921 году в Гейдельберге.
Сейчас, на этом месте, я сделаю три лирических отступления. Первое: Ясперс и политика. Второе: Ясперс и религия. Третье: Ясперс и Хайдеггер.
Во-первых, что касается Ясперса и политики. Ясперс всегда был общественно активен; на него сильно повлиял Вебер. Вебер всю жизнь метался между наукой и политикой и теоретически доказывая и обосновывая их несовместимость и демаркацию между ними, пытался все время на практике ее стереть и совместить эти сферы. Ясперс был убежденным либералом, сторонником всяческих свобод: отстаивал свободу слова, мысли всю жизнь. И вот в двадцатые годы Ясперс выступает за радикальное обновление немецкого университета. Пишет большую программную статью «Тезисы к вопросу об обновлении высшей школы» (немного созвучные соответствующим размышлениям Ортеги-и-Гассета), где настаивает на том, что нужно вернуть университету творческое начало, преодолеть замшелый академизм, вернуть дух творчества, оживить философскую мысль. Мыслитель требует преодолеть узкую специализацию во всех сферах жизни и культуры.
Второе отступление: Ясперс и религия. Ясперс – религиозный экзистенциалист. Мы говорим, что Кьеркегор – религиозный экзистенциалист, Паскаль – религиозный экзистенциалист. Но в случае с Паскалем и Кьеркегором прежде всего нужно сделать упор на прилагательное: религиозный, а потом уже следует экзистенциализм. Паскаль и Кьеркегор, они – прежде всего христиане, а их философия – это следствие их мучительных попыток осмыслить свой религиозный опыт и понять, что такое быть христианином. Но в случае с Ясперсом акцент нужно делать прежде всего на существительное. Ясперс, прежде всего, философ, а потом уже – религиозный. У него нет такой пронзительности и остроты, как у Сартра, такой фундаментальности и глубины, как у Хайдеггера. Он – реформатор мысли, а не революционер. Если использовать какое-то одно слово для характеристики фундаментальной настроенности того или иного мыслителя (а философия – это всегда осмысление и выражение какого-то глубинного переживания личности), то, лично для меня, Кьеркегор – это отчаяние, Хайдеггер – отрешенность, а с Ясперсом у меня связывается беспокойство. Он – философ обеспокоенный. Он не за радикальный переворот, не за обращение к абсолютным истокам мысли и Бытия, как Хайдеггер. Он философ обеспокоенный и стремящийся обновить культуру и философию, вернув ее к человеческому опыту. Его религиозность неочевидна, ненавязчива, неконцентрированна, предельно адогматична. Она (как и у столь близкого и созвучного ему гения, как Иммануил Кант) как бы остается на заднем плане, в предпосылках мысли, в ее полускрытых от нас основаниях. Да, он хоть и религиозный, но он – философ. Прежде всего, он – философ, хоть и религиозный. Хотя, конечно, эпитет «религиозный» вовсе не снимается, и мы еще сегодня не раз это увидим и почувствуем.
