Сойер видел её глаза, переливающиеся в сумраке, и светящуюся кожу лица, шеи и груди. Губы её были прохладными, но очень требовательными. Она кусалась, и Сойер становился жёстче в движениях с каждым укусом. Промелькнула догадка, что мисс Викки не так юна, как это ему показалось. Потому что теперь, в темноте и в прикосновениях, это была совсем другая женщина. Маленькая и тонкая, она оказалась необычайно сильной, будто вытягивающей Джона из него самого. И страстной.

«Ты хочешь меня, Джонни?» — произнесла она.

Он не ответил. Просто взял её сразу так глубоко и крепко, что мисс Викки ахнула со всхлипом, ударила кулачком его в плечо. Тут же обхватила рукой за шею, пальцами за волосы отвернула голову Джону в сторону.

«Не вздумай остановиться», — сказала мисс Викки, прижимаясь ртом к его шее.

«Не беспокойтесь, мисс», — пообещал он.

Сойеру очень нравился этот резкий переход от её равнодушия к затягивающему и диковатому. Он был сильно возбуждён, почти в жару. И когда мисс Викки запустила в него зубы, он этого почти не почувствовал и не понял. Только когда шею ему обдало мокро и горячо его же кровью, Джон захотел выбраться.

Но малютка мисс Викки держала его крепко, намертво, словно плеть плюща. Она глухо урчала где-то в глубине себя, вкусываясь в Джона. И он слабел.

Он как мог долго боролся с головокружением, тошнотой и меняющимися местоположениями в пространстве верхом, низом, левым и правым. Он ощутил, как словно бы уменьшился и свернулся в руках мисс Аддамс. Низ окончательно утвердился сверху, как и её лицо. И наступила зима. В пальцах закололо от холода, потом он перестал чувствовать ноги и руки. Что-то негромко, но необратимо затихало, всё увеличивая интервалы между мягкими простукиваниями.

«Джон, когда ты проснёшься, ты станешь ещё красивее», — сказала мисс Аддамс, обнимая и одновременно удерживая его в руках. Она прокусила себе запястье.

«Проглоти это», — сказала она, прижимая руку к его губам.

Джон послушался. Он понимал, что уже «почти мёртв». И возможность совершить хоть какое-то действие, пусть даже слабый глоток, это «ещё немного жив».

«Что ты?» — спросил он, уже закрывая глаза.

«Я вампир, Джонни», — сказала мисс Викки.

«Я?» — прошептал он.

«И ты. Будешь. Со мною. Как ты хотел».

Джон Сойер умер 5 октября 1904-го.

Когда Джон открыл глаза, вокруг была чернота. Потом он различил слабую, чуть светлее, вертикальную для него полосу слева. Она ширилась с трущим и скребущим звуком. Над ним сдвигалась плита.

«Добрый вечер, милый», — сказала мисс Викки, аккуратно схлопывая пыль с ладошек.

Джон видел её улыбку, гостеприимную и милую, как и вся она.

Чёртово лицемерное исчадие. Он произнёс это вслух. Прорычал. Отшвырнул плиту до конца и бросился на неё, рассыпая с себя комья рыхлой душистой земли вперемешку с корнями и осколками пустых раковин от улиток. Сила и ярость бились в нём, заставляя сжимать мисс Викки так, что будь она простой женщиной, кости её были бы уже сломаны.

Она не сопротивлялась. Просто лежала под ним, пережидая, пока он осознает себя.

Джон вцепился ей в горло, застонал и выпустил, прижался лбом к груди.

Мисс Викки обняла его голову ладонями, поцеловала в волосы.

«Ты будешь счастлив, милый. Я знаю», — сказала она.

«Я прикончу тебя», — сказал Джон.

«Ты не сможешь, — сказала она. — Ты моё дитя. Ты принадлежишь мне и подчиняешься мне».

А потом, почти сразу после её слов, его ошпарило изнутри сосущей болью. Это был голод. Он был безжалостен, и Джон заплакал от ужаса, потому что осознал, что голод этот вечен, как и новое бытие его самого. Он не чувствовал в себе сил, чтобы совладать с ним, с этим чудовищем, остановившим его сердце. И заставившим его работать снова. Джон понял, что теперь именно этот голод будет управлять им, диктовать ему, а не он сам. И ему это не понравилось. Но он не знал, как взять себя в руки. Он скатился в сторону с мисс Аддамс, отёр глаза, проморгался.

Была октябрьская ночь, и он видел светящийся лунным светом проём входа в склеп. Ниши в стенах с мраморными урнами. Слышал запах пыли, тлена и давно увядших цветов.

«Горечь и милость смерти, дитя моё», — сказала мисс Аддамс.

Он обернулся на её голос.

Она стояла над человеческим телом, неподвижным, но живым.

Джон метнулся к тому, но не достиг, повис как щенок в её руке в дюйме от горячей и слабой шеи спящего.

Мисс Викки опустилась на колени, аккуратно уложив юбки. Она держала Джона за волосы на макушке.

«Аккуратнее, Джонни, ведь мне будет нужно всё за тобой прибрать и исправить. Не вынуждай меня проделывать лишнюю работу».

Сойер дёрнулся в досаде, силясь высвободиться.

«Будь умницей, милый, и поцелуй меня».

Он поцеловал, стремясь отделаться поскорее, чтобы пить.

Мисс Аддамс тихо, почти незаметно улыбалась одним выражением глаз, пока Сойер ел. Мисс Аддамс не дала ему безобразно изорвать спящего. И она заставила его отступить, холодно и почти громко прикрикнув, пока Джон не убил человека, выбрав до капли. Она свела следы его ужина на шее спящего.

«Почему он не проснулся?» — спросил Джон, поднимаясь на ноги и оправляясь. Ему стало гораздо лучше.

«Потому что я просила его об этом».

«Вы столь деликатны в формулировках, мисс, — съязвил Сойер, становясь над нею, пока она заканчивала прибирать спящего. — Так что с ним?»

«Это гипноз, Джонни».

«Не зовите меня так, я не ваш воспитанник».

«Конечно ты не мой воспитанник, — улыбнулась она, поднимаясь с колен. Говорила она спокойно, чётко и бесконечно терпеливо. — Ты просто мой».

Сказав это, положила ладошку ему на грудь и сковырнула коготком пуговицу из петли на жилете.

Сойер разорвал на ней платье, пока вминал в утоптанный земляной пол склепа. Вытряс из шпилек её волосы, смешивая их с землёй. Он так хотел убить её, но не сделал этого. Вместо этого он забирался в неё всё глубже и глубже, затаскивая под себя, кусая и целуя ей руки и плечи.

Он не был таким никогда прежде. До мисс Аддамс. И ни с кем после.

Кроме Дайана.

— Дайан, — выдохнул Джон, раскрывая глаза.

Вот в чём дело.

***

Сны, подобные сну о солнце, Сойере и шезлонге приходили к Дайану ночь за ночью. И они были не просто изнуряющими, они опустошали. После них в течение всего дня он чувствовал себя словно с переторча: вяло, слабо, бессильно.

Укусы, полученные им от Сойера в автомобиле, заживали в этот раз медленно, наутро шея налилась фиолетовым, края прокусов жгло.

Дайан начал избегать встреч с Эммой, малодушно пропускал её звонки, потому что врать ей не хотелось, а правда сейчас самому ему казалась вымыслом.

Сьюзан Хоуп предложила ему поработать с новыми эскизами, потому что у той были для него предложения от потенциальных заказчиков. Но Брук не работал. Не мог.

Происходящее с ним самим настолько заняло его мысли, что для воплощения фантазий в глине, пусть пока и в форме рисунков, речи не шло.

Дайан думал о том, что произошло в звукооператорской в клубе. И о том, что было в «крайслере».

Думал о том, что снова хочет чувствовать, как сильно, не оставляя ему выбора, сжимают его руки Джона Сойера.

Думал о том, что снова хочет оказаться зажатым под его тяжёлым телом и чувствовать в себе его толкающиеся клыки. И почувствовать член.

Поэтому вместо поглощающей его работы Дайан занимался тем, что просто бродил по улицам: залитым осенним солнцем, горячим, всё равно цветущим и шумным.

На четвёртые сутки он устал от мыслей. И от требований своего свихнувшегося либидо. Дайан всегда знал — кто он. Чего хочет и не хочет. Терзаться, метаться и раздаривать всем оставляющие множество вариантов «не знаю» было для него несвойственным. Это его не устраивало.

Он выстроил комфортную в эмоциональном отношении для себя жизнь. Жизнь человека, не привязанного и не привязывающегося. Периодически влюбляющегося, но и быстро остывающего. Заранее остывающего. И легко расстающегося.