Подошедший к берегу паренек, вначале удивленно смотрел на действия своего друга, и даже слегка посмеивался над ним, но в какой-то момент его лицо вдруг приобрело серьезное выражение, и он со словами:

— Чур, меня! Чур, меня! — неистово перекрестился, и подскочив к стоящему у воды подростку, решительно развернул того в свою сторону.

— Ты, что, Длинный! Умом тронулся? — с тревогой воскликнул он слегка испуганно. Но увидев улыбающееся лицо и вполне осмысленный взгляд, вновь перекрестился. — Тьфу, ты! Опять твои дурацкие шуточки, а я уж было подумал, всё, допрыгался приятель! Жрать-то будешь? Или продолжишь убогого изображать?

Приятель прямо с колен взвился вверх и сграбастав дружка, покачал его из стороны в сторону пародируя цирковых борцов, а затем неожиданно для последнего, вдруг слегка присев на одну ногу, ловко перекинул друга через свое плечо, немного подправил его полёт, и в итоге Лепеха со всего маха улетел в реку. Следом за ним, туда же сиганул и его товарищ. Дальше последовали шумные водные игры с догонялками, легким подтоплением, нырянием с плеч друга. В конце концов накупавшись мальчишки выбрались на берег и только разлеглись на травке, как Лепеха вскочил как ужаленный и кинувшись к котелку заорал:

— Блин! Шутник недоделанный, из-за тебя, чуть уха не сгорела!

— Уж и пошутить нельзя! — произнес поднявшийся на ноги и двинувшийся к котелку приятель, хлопнув по плечу друга — Ну, что давай твое хлебово попробуем, шеф?

— Ты говори, да не заговаривайся! — возмущенно воскликнул тот. — Какой-такой шеф?

— Шеф-повар. Так в дорогих кабаках главную кухарку кличут.

— Ты меня бабой, что-ли назвал?

— Ну что ты Лепеха! Хватит, успокойся уже. Это только у нас кухарка — баба. А в заграницах повар завсегда мужик.

— Все у них не как у людей.

Устроившись у котелка, подвешенного над огнем, приятели достали по ложке и, перемешав варево принялись осторожно есть. Что может быть вкуснее ухи, сваренной из нескольких сортов рыбы, до еще и на воде, где эта рыба полчаса назад плавала? Во всяком случае поглощавшие в данный момент уху думали именно так.

— Хлебца бы еще!

— Не гневи бога! И так живем, как баре.

— Да ладно те, уж и помечтать нельзя.

Плотненько пообедав друзья облизали и спрятали ложки, затем Длинный достал из небольшого заплечного мешка, лежащего возле костерка слегка помятую сине-красную пачку папирос «Кино», и протянул ее приятелю. После чего достал одну папиросу себе обстучал о край пачки, дунул внутрь, и ловким движением смяв мундштук, прикурил от взятого из костерка уголька. Откинувшись на траву, друзья пускали дым и тихонько переговариваясь между собой решали, чем займутся дальше.

— Не Лепех, здесь конечно хорошо, но лето скоро закончится, что делать будем? Опять к Кривому прибиваться, так ведь не выйдет, сам знаешь.

— Может в Ташкент? Говорят, там тепло и сытно.

— Сдался тебе этот Ташкент. Я бы лучше к морю. Гагры, Сочи, Крым наконец. Хотя нет в Крым не нужно, а вот Одесса другое дело.

— Откуда знаешь? Был там?

— Откуда? От верблюда.

— От кого?

— Неважно.

Приятель глубоко затянулся, тонкой струйкой выпустил дым и уставившись куда-то вдаль, о чем-то задумался. Лепеха, видя, что тот о чем-то задумался, осторожно отодвинулся в сторону, стараясь не мешать ему, а чуть позже, так же тихо снял с рогулек котелок и спустился к берегу реки, чтобы выбросить, оставшиеся на дне кости и помыть посуду. В такие мгновенья, как он уже неоднократно убеждался отвлекать Длинного не стоило. Леха мыл котелок и время от времени поглядывал на своего друга, вспоминая и недавнюю жизнь, и то как он обрел брата.

Длинный появился в Лехиной жизни внезапно и сразу же стал и лучшим другом и даже в какой-то степени братом. Леха и сам не понимал, как такое могло произойти, но это произошло, и он ни разу не пожалел об этом. Мало того, что приятель оберегал его от любых невзгод, так еще и с ним было просто интересно. Длинный знал множество историй, мог часами рассказывать их, и всегда его рассказы были настолько интересны и захватывающи, что Леха будто сам был участником этих событий и ярко представлял все образы. До появления Длинного, Леха занимал место в банде Кривого, скорее, мальчика для битья, того над кем можно было спокойно поиздеваться, не ожидая ответа. И это проявлялось во всем. Чтобы заработать кусок хлеба, подчас добытый им самим, приходилось исполнять самые нелепые пожелания Кривого. А когда было уж совсем голодно или невмоготу, то Кривой отправлял его на паперть, просить милостыню. А для Лехи не было большим унижением, чем протянуть руку и попросить подаяние. При этом сам Кривой все время находился неподалеку и стоило Лехе опустить руку, как тут же оказывался возле него и отвешивал тумака. А порой просто со всего маха расшвыривал с таким трудом собранные монетки и корочки хлеба, и их приходилось собирать, ползая на коленях и выковыривая порой из грязи.

Когда-то давно, он жил во вполне обеспеченной семье. Отец служил инженером на железной дороге, а мать обреталась дома, следя за порядком и обеспечивая уют для любимого Алёшеньки. Алёшенька был поздним и, наверное, самым желанным, хотя и нежданным ребенком, но не из-за того, что родители не хотели иметь детей, а как раз наоборот. Просто, не все получается так, как этого желаешь. Конечно с ним не делились такими сокровенными мыслями по причине его малолетства, но с момента его рождения, он не знал отказа ни в чем. Ткнул пальцем в понравившуюся вещь, и она вскоре оказывалась у него. И все было бы хорошо, но в один прекрасный момент, отца вдруг объявили «недобитым буржуем» и уволили с работы, а Леха вместе с родителями вдруг из огромного дома с множеством комнат и приходящей прислугой, вдруг оказались в крохотной комнатушке, какого-то флигеля, где даже не имелось собственной печки и зимой, порой было очень холодно. В один из дней отец не вернулся вечером домой, а на следующее утро ломовой извозчик привез его тело. Из разговоров мамы с милицией он понял, что отца зарезали бандиты в каком-то переулке и ограбив раздели до исподнего. Потом, они с мамой долго ехали куда-то на поезде, в грязном вагоне и с шумными и пьяными соседями, которые почему-то называли маму буржуйской подстилкой, а самого Леху — ублюдком. Городок, в котором они сошли с поезда был больше похож на большую деревню. С древними перекосившимися избами, непролазными разбитыми дорогами и утопающими в грязи деревянными тротуарами. Стоило матери постучаться в двери какой-то избы, как вышедший на ее стук мужик, обругал ее грязными словами и пригрозил спустить собак, если она появится здесь еще раз. Все это было очень странно, потому, что всю дорогу сюда, мама успокаивала Алёшеньку уговаривая его немного потерпеть. Рассказывала, что они скоро приедут к ее родной сестре, которой она сама помогала всю жизнь, и теперь та просто не сможет отказать ей в столь малом. Потом они ночевали на вокзале, снова долго ехали в каком-то поезде, а потом Леха заболел, и пришел в себя уже в какой-то толи больнице, толи приюте. Мамы рядом почему-то не оказалось. Дни мелькали за днями и единственными светлыми воспоминаниями были те, когда ему удавалось набить желудок. Все эти дни он помнил очень отчетливо и когда приходилось засыпать натощак, вспоминал их, и засыпал, представляя себя сытым и счастливым. С Кривым, было тяжело. Он мог без какой-либо причины огреть Леху, тем что попадется под руку, оставить голодным, просто как он выражался «из любви к искусству», а мог поставить его на колченогую, качающуюся табуретку по стойке смирно и заставить без устали желать себе приятного аппетита, в то время, как сам насыщался всем тем, что Леха смог добыть за весь день. Стоять вытянувшись всем телом было ужасно неудобно, а стоило лишь попытаться слегка расслабиться, как табуретка грозила свалиться набок. А если подобное замечал Кривой, который несмотря на свое прозвище все прекрасно видел, то тут же следовало неотвратимое наказание. Все было именно так, но без Кривого было еще хуже. Пока он не прибился к его ватаге, его мог обидеть кто угодно, потому как защиты ждать было не о куда. Он был ничей. А, следовательно, за него никто бы не сказал слова.