— Это карантин. Фельдшера в коммуне пока не имеется, поэтому, чтобы не разносить заразу, неделю вы проведете здесь. Еда по расписанию, бак с отходами выносится раз в сутки, выходить из комнаты и курить запрещено.
После сказанного мужчинка спросил, кто умеет читать? После поднятого леса рук улыбнулся и по какому-то наитию, выбрав среди всех именно Длинного вручил тому небольшую брошюрку, слепленную из нескольких отпечатанных листов бумаги, вложенных в картонную папку исшитых между собою суровыми нитками. На обложке оказался прилеплен клочок бумаги с надписью: «Правила Внутреннего Распорядка Коммуны имени Председателя Реввоенсовета, товарища Троцкого Льва Давидовича».
— Вот это, — мужичок ткнул пальцем в папку, — нужно выучить наизусть! Чтобы от зубов отскакивало. Как раз вам недели хватит. Кто не выучит будет наказан.
После чего вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Послышался звук задвигаемого засова.
Больше всего хотелось курить. К тому же в старой одежде, остались заново выправленные документы, на имя Семена Шумилова и некоторое количество денег, оставшихся от прежней деятельности. Что сделают со сброшенной одеждой было не слишком понятно, и потому проявлялось некоторое беспокойство в том, что если ее просто сожгут, что вероятнее всего, он опять останется человеком без паспорта, как тот Паниковский.
Неделя оказалась тяжелой. Кормили дважды в день, выдавая на человека миску какой-то тюри из зерен сваренной на воде, кусок черного хлеба граммов на сто, и кружку чего-то, напоминающего компот из сухофруктов. Самих сухофруктов в компоте не попадалось, но чувствовалась некоторая кислинка непонятного вкуса, и сам напиток несколько отличался от обычной воды. Вдобавок ко всему сразу же после позднего обеда, вновь появился тот мужичок и начал спрашивать, что успели выучить за прошедшее время. Узнав, что брошюрку даже не открывали, обрадовал тем, что в наказание группа лишается завтрака. А если к обеду следующего дня ситуация вновь повторится, то и обеда.
— На голодный желудок, знания усваиваются гораздо лучше, — произнес он с гаденькой улыбкой и закрыл за собою дверь.
Утро началось с общего подъема. Причем подъем ознаменовался не просто криком дневального или чего-то похожего на это, нет. В качестве сигнала здесь использовалась адская машинка, привязанная толстой проволокой к деревянному столбу, врытому на равном удалении от обеих корпусов, возле плаца и приводимая в работу с помощью металлической ручки, расположенной позади нее. Своим видом она была чем-то похожа на механическую мясорубку, а вой раздававшийся при вращении рукояти, напоминал сигнал воздушной тревоги.
Услышав эти звуки впервые, причем достаточно ранним утром, когда за окном едва забрезжил рассвет, Длинный подскочил как ужаленный, не понимая, что происходит. Впрочем, все разъяснилось уже через мгновенье. Входная дверь распахнулась настежь и в комнату влетело несколько воспитанников коммуны с ведрами наперевес. Как оказалось, наполненными ледяной водой. Похоже подобная побудка новичков, своего рода обычай. Ведра со всего размаха были освобождены от своего содержимого, после чего новичкам волей-неволей пришлось вскакивать со своих мест, потому как все оказались промокшими насквозь.
Какая муха укусила Длинного вечером, можно было только догадываться и благодарить ее за то, что он догадался взять выданную брошюрку с собой на нары, причем на самый верх, а не оставить ее на столе. Потому как ворвавшийся следом за обитателями коммуны вчерашний мужичонка, построил всех обитателей карантина в свободном проходе по стойке смирно, и минут десять разорялся по поводу того, что сигнал подъема обязателен для всех воспитанников, где бы они не находились, и чем бы не занимались. И о том, что «ПРАВИЛА ВНУТРЕННЕГО РАСПОРЯДКА» — именно так с большой буквы, Основной, и Главный закон коммуны, и потому его нужно мало того, что знать наизусть, но и беречь пуще своей жизни. И сейчас, когда из-за небрежности и расхлябанности новичков сей документ пришел в негодность, обитатели этой комнаты будут наказаны…
В этот момент Длинный вначале поднял руку, но видя, что на нее не обращают внимания, сделал шаг вперед выходя из строя. Раздающий наказания мужичок на мгновение запнулся, заметив, что кто-то перебивает его пламенную речь, и уже было набрал воздуха, для того, чтобы с новой силой обрушить свой гнев на наглеца, как Длинный произнес несколько слов.
— Извините, но «Правила» не были повреждены или уничтожены. Мы конечно еще не до конца выучили все пункты, но сама брошюра не пострадала, так-как была заблаговременно убрана и с должным почетом сохранена для дальнейшего изучения.
С этими словами Длинный протянул мужичку потертую папку, выданную вчера. Папка ничем не отличалась от того, какой была до сегодняшнего дня и от ее вида глаза мужичка вначале удивленно чуть не выпали из своих орбит, а следом за ними и он сам как-то сдулся, растеряв весь свой запал. Несколько мгновений он удивленно разглядывал папку, находящуюся в руках Длинного, затем, развернулся и пошел на выход из комнаты. Уже находясь в дверях, обернулся и бросил:
— Что тут за бардак?! Чтобы через полчаса комната сияла как бубенчики у коня!
— А тряпки? — послышался чей-то вопрос из строя.
— И знать ничего не желаю!
После чего вышел из помещения хлопнув дверью.
Жить в коммуне было весело. Уже через неделю, изрядно оголодавшие беспризорники влились в команду воспитанников. Оголодавшие потому, что уже на стадии изучения правил, начались постоянные придирки, и даже знание правил порой не спасало от наказания. Сами же внутренние законы были составлены так дотошно, что учитывался буквально каждый шаг воспитанника. При этом последний сам определял свое наказание. Воспитатель же мог только усугубить его, и за все время пребывания там Длинный ни разу не заметил, чтобы наказание было смягчено. Причем любое наказание, чаще всего касалось еды, розог, иногда строевой подготовки, и совсем уж изредка добавлялись какие-то работы. И если еда стояла на первом месте, то наказание розгами на втором.
Происходило это так. Воспитатель, заметив нарушение, указывал на нарушителя и назвав пункт из нарушенных правил ждал пока вставший по стойке смирно нарушитель распорядка не процитирует несколько строк из «Правил», касающихся этого пункта. После чего, воспитатель произносил: — «Наказание». И воспитанник продолжал цитирование, касающееся наказания за нарушение данного пункта. Затем следовала команда: «Кругом. Шагом марш». Воспитанник отправлялся исполнять или получать наказание, которое только что назначил себе самостоятельно.
Наказание розгами происходило в помещении рядом с банным комплексом. Причем исполняли его сами воспитанники, назначавшиеся на это в порядке очереди. И редко они стояли без дела, порой вымахиваясь за день так, что проще, наверное, было самому лечь под удары, чем практически не прерываясь исполнять наложенные наказания на своих друзей. При этом опять же присутствовал взрослый воспитатель, следивший за исполнением, и наказывающий нерадивых.
А сам наказующий записывал в блокнот номер провинившегося и пункт наказания. Да-да именно номер. С момента вливания в коллектив, каждый из воспитанников получал свой номер, который состоял из нескольких букв и цифр, обозначающих название группы, в которой с этого дня он будет находиться большую часть своего времени, обозначенной буквой русского алфавита, и свой порядковый номер, который обозначал все остальное. Это все остальное касалось, места в общем строю, койки в спальном помещении, места в столовой, места в учебных классах. В общем всего, что только мог придумать извращенный ум воспитателей. С одной стороны, все это было обезличиванием ребенка, с другой, по мнению руководства, приручало к порядку и дисциплине. Так легче было следить за воспитанниками и сразу было понятно кто именно выполнял ту или иную работу, кто нарушал и все остальное. Если же тебя, например, наказывали едой, то будь уверен, что придя в столовую и заняв свое место за столом, ты не найдешь возле него предназначенной тебе пайки. Получалось как бы двойное наказание. Мало того, что воспитанник лишался еды, так помимо этого он еще и присутствовал во время ее приёма. И так не имея возможности наесться от пуза, приходилось сидя за столом смотреть на то, как другие едят, в то время, как сам лишен этого. Воспитатель же постоянно находился неподалеку тщательно, следя за тем, чтобы любое наказание выполнялось от и до. А любой, кто из жалости или по какой другой причине мог поделиться своей пайкой с провинившимся, сам подпадал под топор закона.
