Дом показался Рите очень маленьким и совершенно заброшенным после смерти Ираиды Коламбусовны. Читатель с удивлением может заметить: «Позвольте! Так вот же готовый вариант. Съезжайте от Быдловичей и живите, кто мешает? И не надо заморачиваться идти длиннющим путем, выдумывая странные истории с сомнительными героями». Эх, а вы думали, что Григорич с Ритой не думали об этом? Но условия проживания в сельской развалюхе были совсем нежилыми. Сам домик располагался на краю леса возле химбазы, на которой непонятно что хранилось. Когда-то до революции в этих краях протекала чистая речка Нетечь, но уже тогда на ней установили шерстомойки и за сто лет превратили реку в болото. Но людям нужно было где-то строиться и семье Риты предложили обустраиваться и те, надеясь на светлое будущее, когда и сюда придет цивилизация, здесь и осели. Цивилизацией в этой деревне не запахло и до сих пор. До ближайшей автобусной остановки минут сорок по грунтовке и это в хорошую погоду, а если слякоть после дождя или сугробы после снегопада, то и больше часа. Рядом ни одного магазинчика или хотя бы просто ларька. Как только начинало темнеть – сразу становилось тоскливо, ибо кроме совсем древних стариков и старух, доживавших свой век да нескольких домов армяшек, в селе никто больше не жил. Забор вокруг дома шатался даже от легкого порыва ветра. Старый сарай разваливался, а в погребе постоянно стояла вода, квакали жабы и ползали змеи. Железо на крыше довоенного домика давно проржавело, лаги прогнили, и во время дождя шла неустанная беготня по дому с тазиками, подставляя их под многочисленные ручейки из-под потолка. Пол в комнатах был настолько холодным – и зимой, и летом, – что казалось, будто его и вовсе не существовало, а ты идешь в тапочках по сырой земле и увязаешь в болоте. Все постепенно трещало, сыпалось и требовало огромных, но бессмысленных вложений. Ну а теперь, после смерти Ираиды Коламбусовны Рита не могла и несколько часов усидеть в доме, наполненном самыми яркими и живыми воспоминаниями ее детства. На каждый скрип половицы она оборачивалась с надеждой, на любой звон посуды на кухне она бежала с улыбкой. В действительности же давным-давно угасли последние надежды и стерлись с лиц когда-то счастливые улыбки. Нет, Рита не могла больше жить в этом доме. Покупатели тоже не горели желанием покупать недвижимость без удобств. Перебои со светом, замерзающий водопровод зимой и дорогущее печное отопление отпугивали даже самых оптимистически настроенных клиентов.
Примостившись кое-как на стареньком диванчике, Рита с Григоричем сидели и рассматривали старые-старые фото семьи, из которой в живых осталась теперь одна только Рита. Новых фотографий не нашли, но Григорич понимал, что Рите просто нужен был повод прийти сюда. А если ей надо, то лучше послушаться, ибо у его жены иногда возникает внутренняя потребность что-то сделать такое, без чего она просто задохнется. С каждой комментируемой фотографией в Рите происходили абсолютно реальные метаморфозы – в ней восторгался и радовался ребенок, морщинки вокруг глаз исчезли, а сами глаза сияли, и только чуть вздрагивали руки, выдавая предательское волнение от горького осознания необратимости времени.
– Смотри, – говорила она дрожащим голоском, показывая на фото роскошной молодой женщины в панаме и пляжном халате.
– Актриса! – изумился Григорич. – А куколка у нее на руках дорогая, небось?
– Бесценная! – воскликнула Рита. – Это мы с мамулей в Симеизе на море. Жили так высоко в горах, туда даже комары не долетали. Зато природа какая – чудо. Там «Неуловимых мстителей снимали». И мы с мамой даже где-то в массовке на рынке.
– А это кто? – спрашивал муж, глядя на фото двух дам в роскошных платьях.
– О, – захлопала в ладошки Рита. – Это две подруги моей бабы Зины, они из Белгорода – Кира и Мира. Такие аристократические дамы, ой, что ты! Мы очень любили приезжать к ним из Харькова в гости. Ах, ты не представляешь, как вкусно нас кормили бульоном с пирожками. А сколько интересных историй они знали, и как умели рассказывать – заслушаешься. Вот одна из них, не помню точно кто, переписывалась даже с Индирой Ганди. Да и моя бабушка тоже княжеских польских кровей, из рода Муравецких, между прочим. Ой, куда мы с бабушкой только ни ездили. Я обожала ее. Особенно когда она меня отмажет от школы и мы прям с утра сначала блинчиков напечем, потом обязательно я сыграю на пианино и мы с бабушкой споем, и конечно же посмотрим «Четыре танкиста и собака». Как было хорошо. А вот, смотри, какая я была пухленькая. А в этом пальто мама упала в грязную лужу, я зашлась хохотом, а мама сильно на меня тогда обиделась. Я только потом узнала, что она почти всю зарплату на пальто истратила. Знаешь, мне до сих пор кажется, что она обижается.
Губы Риты поджались, она отвела глаза в сторону и прикладывая фото мамы к глазам, о чем-то стала шептать.
Среди фотографий нашелся и пожелтевший, сложенный вчетверо листочек бумаги, с проступавшей наизнанку уже почти выцветшей печатью. Это была справка на имя Вардаевой Ираиды Коламбусовны о реабилитации ее отца. На удивленный взгляд Григорича Рита ответила, что отец мамы – перс. Он приехал в Харьков учиться, потом познакомился с бабушкой и женился. Вскоре родилась Ираида, а Коламбус уехал работать в Полтаву, да там и пропал в 1938 году. О его гибели сообщили только 1941-ом, что якобы в гараж, где он работал автомехаником, попала бомба, но тела так и не нашли. Уже после войны выяснилось, что на самом деле отца Ираиды репрессировали еще в 1938-ом. Ираида росла без отца и практически без матери, которая круглосуточно работала и обращалась с всегда одинокой дочерью довольно сухо и строго. Маленькая Ираида, сидя дома в оккупированном фашистами Харькове, читала книжки о любви и семейном счастье, особенно одну – «Гордость и предубеждение» – зачитала до дыр, играла в собственный домашний театр и мечтала о счастье. Но до конца дней своих боялась чего-то и даже просила, чтобы ее называли не Коламбусовной, а Николаевной. И когда у самой Ираиды появилась Риточка, она до дрожи в коленках и иголочек в пятках почувствовала несказанное женское счастье. И практически сразу стала мечтать, чтобы у дочери сложилась полноценная дружная семья. Ираида Коламбусовна всегда всех защищала, ненавидя всякие скандалы. Тому и Риту учила: «Не ссорься в семье, живи в мире, береги и люби ближних своих. Прощай им глупые поступки, ибо все мы несовершенны и зачастую не ведаем, что творим. Люби и прощай, ибо, если потеряешь их – потеряешь и себя». И Рита слишком хорошо усвоила уроки матери.
Сейчас за разглядыванием старых фото вернулось все – детство с заплатанным пальтишком, поездки с бабушкой на Конный рынок за кровяной колбаской и топленым молоком, школа с непременными прогулами и юность с первыми увлечениями и бегством на море втайне от мамы. Ах, сколько всего было….было…было. Из груди Риты вдруг выплеснулись рыдания. Григорич охватив ладонями голову жены.
– Что случилось, мася?
– Знаешь, – всхлипывая, ответила Рита. – Я только сейчас поняла, как очень люблю свою маму и бабушку… и тебя тоже. А ты? Ты меня любишь?
И Рита снова зашлась слезами. Осыпая поцелуями все лицо жены, Григорич успокаивал ее и шептал:
– Люблю…. Люблю… люблю.
Немного придя в себя, Рита попросила мужа запихнуть все фото в альбомы, сложить их в один картонный ящик и поставить его на шкаф.
– Если когда-нибудь продадим дом, – твердо сказала Рита, – обязательно заберем его.
– Если… – горько вздохнул Григорич и пошел выполнять просьбу, осторожно ступая по продавленному скрипучему полу. А вернувшись обратно в комнату, он с удивлением взглянул на жену, сидевшую на диване. Она показалась Григоричу такой помолодевшей, такой свежей и блистательной дамой света с гордо поднятой грудью и упругими бедрами. От Риты повеяло такой опьяняющей энергией жизни, в голосе ее появились такие сочные нотки игривости, а в глазах засверкала такая забытая губительная страсть, что Григорич вдруг очень сильно захотел свою жену. Они не сговариваясь, выбежали из дома и прорубая путь, – Григорич топором, а Рита лопатой, – ринулись через заросли сада в летний душ.
