Вадим (зло). Слышь! Что за игры такие, а? Пусти!
Сторож. Чего тебе нужно?
Вадим. Мне?! Мне Бог нужен.
Сторож. Да неужто? Как же ты, мил человек, все годы без Него обходился?
Вадим (умоляя). Послушай. Послушай меня, дедушка.
Сторож (глухо). Поздно. Теперь ты их слушай – обиженных.
Вадим (испуганно). Кого – их? Они же все давно…
За дверью слышится топот удаляющихся ног. Вадим пытается плечом вышибить дверь, но падает в грязь. Встает и медленно направляется к могилам, беспрестанно крестясь.
Вадим бредет мимо могил, читает надписи. Каждая могила разговаривает прижизненным голосом покойника. У одной Вадим читает надпись на ленте венка: От лучшего друга.
Вадим (читает табличку). Берман. Петька? 1981-1995.
Голос Петьки. …мама, а разве еврей – это смешно? Почему тогда все смеялись? И Вадька с ними…
Вадим кусает губы.
Вадим. А я тут при чем?
Эхо: При чем....при чем…
Вадим проходит дальше, попадает в зону следующей могилы и тут же звучит голос взрослой девушки. Вадим вздрагивает.
Вадим. Ирка! Тебя тоже нет? 1984-2006.
Голос Ирки. …никто меня не бросал. Он погиб. Ничего! Сама рожу, сама воспитаю.
Вадим пытается отыскать на кресте динамик. Читает ленту на венке: От настоящего мужчины. Вадим закрывает уши ладонями.
Вадим. Неправда. Я просто не знал…
Эхо: Сбежал…сбежал…
Он мечется среди могил, стонет и рычит.
Вадим (читая имена). Инна Сергеевна… Ольховский… Кто вы такие? А это что за старуха? Ох, бабулечка. Но тебя-то чем я обидел?
Эхо: Обидел… обидел…
Вадим. Не смей! Ты бы все равно умерла.
Он читает ленту на венке: От заботливого внука. Вадим выбегает на просеку и с ужасом слышит, как голоса начинают разговаривать между собой о своем – прижизненном.
Вадим (орет). Заткнитесь! Кто вы такие, чтобы осуждать меня? Я столько пережил, столько нахлебался, а вы? Что вы знаете о жизни и обо мне? Нет у вас права судить живых. Вы все – покойники, так успокойтесь же!
Эхо: И ты… И ты…
Звонок Вере. Она слушает, кивает, бледнеет и закрывает глаза.
Вера (глухо). Умер. Мой Темочка…
Вера берет фото Темы и прижимает к груди. Она стреляет по окнам, в зеркала, и наконец, стреляет в портрет Вадима.
За окном слышатся сирены полицейских машин. Вера выскакивает на крыльцо. Сбегает со ступенек и попадает в силок. Вера падает и случайно нажимает на курок обреза дулом в шею. Выстрел.
С могил срываются ленты, опутывают Вадима и начинают душить.
Вадим (сдавленно). За что?
На лентах надписи: За предательство! За ложь! За трусость! Колокольный набат. Вадим отбегает к пожарному щитку, хватает лопату и ведро. Стуча ими друг о дружку, криво усмехаясь, ходит вдоль могил и бьет по оградам, ломает кресты и сбивает таблички. В ответ слышит отзвуки:
Дзинь! Зверь! Дзинь! Зверь!
Вадим рычит и трясет кресты за перекладины, словно за плечи. Мечется по кладбищу, подбегает к Сторожу, который копает яму.
Вадим (в истерике). Чего удумал, отец? Квартирку мне на тот свет роешь! Я жить хочу!
Вадим пытается вырвать у Сторожа лопату, но падает в яму.
Вадим открывает глаза, ощущает себя в свежевырытой яме и стонет. Сверху Сторож выливает на него ведро воды.
Вадим (вяло). Где я
Сторож. Все там же. Как ты, сын мой?
Вадим хочет приподняться, но что-то его держит снизу.
Вадим (еле шевеля губами). Если я виноват, пусть меня судит Небо, а не мертвецы.
Сторож. Но сначала надо умереть на земле.
Вадим (ехидно). Разве я их всех убил? Многих даже не знаю. Шалимов, например?
Сторож. Ты не уступил инвалиду место.
Вадим (ухмыляясь). И это все? Не понимаю.
Сторож. Любая обида – вроде бы мелочь, но тем самым ты на миг приблизил чью-то смерть. Каждая обида – капля в чашу грехов, из которой пьет твоя совесть. Пьет и травится. И чем больше пьет, тем сильнее угасает, а чаша все наполняется. И чем полнее она становится, тем меньше совести остается в тебе. Меньше человеческого и больше звериного. А сегодня твоя совесть задохнулась в силках.
Вадим оглядывает яму.
Вадим (мрачно и с горечью). Так значит, меня здесь и погребут. Хоромы. Но здесь места на двоих.
Сторож (печально). Эта яма не для тебя.
Сторож уходит. Вадим задумывается и вскрикивает. Нервными движениями нащупывает на земле телефон и дрожащими пальцами набирает разные номера. Наконец, ему отвечают.
Вадим (волнуясь). Тттетя Рррита! Сссоседушка моя. Пппростите за все. А помните…помните… Господи! Вспомните сами и за все простите. Сссходите ко мне, в траве у кккрыльца силки, я зззабыл. Там…там… жжженщина…
Вадим осекается: над ямой показывается фигура Веры с Темой на руках. Вадим стонет, вскакивает, протягивает руки к Вере, но виском ударяется об острие лопаты Сторожа и падает навзничь.
Вадим (тихо). Ты мне очень нравилась. Эх, если бы…один шанс…простите…
Перед глазами Вадима кровавый туман. Звучит приглушенный погребальный звон колокола. Все глуше и глуше.
Вадик вскакивает на покрывале и лихорадочно ощупывает себя. Бросает удивленный взгляд на транзистор, в отражении стекла которого пытается разглядеть свое лицо. Звучат слова песни: "Тучи". Вадик хватает газету и присвистывает: 19 августа 1996 года. Смотрит на Олю, которая бежит к обрыву за мячом и бросается вслед за сестрой.
Вадик (хрипло). Олька… Стой! Стой же, пожалуйста.
Оля бросается с обрыва. За ней Вадик.
Вадик вытаскивает Олю на берег и трясет ее. Она открывает глаза и молчит.
Вадик (дрожащими губами). Не молчи… Почему ты молчишь?
Оля (плаксиво). Ты ссснова бббудешь смеяться.
Вадик прижимает Олю к себе и целует.
Вадик (плачет). Никогда, сестренка. Никогда. Мне сейчас вся жизнь приснилась.
Оля (удивленно). Какккая жизнь, Вадь?
Вадик (вздыхая). Никакая, Ольчик. Ваще никакая.
Оля. Бббедный мой, бедный.
Оля обнимает брата. Колокольный благовест.
Весь день у Григорича было приподнятое настроение, будто сегодня тридцать первое декабря. Рита тоже радовалась за мужа и с предвкушением мечтала о новой жизни.
– Мы обязательно купим квартиру на первом этаже, чтобы можно было сделать веранду. Поставим там диванчик и телевизор. Хочется всегда свежего воздуха.
