Для достижения наибольших успехов в ликвидации аварии, помимо мероприятий, зависящих от хозоргана, к этому делу должна быть привлечена общественность Баргузинского района».

…Аварийная команда делала все, чтобы обеспечить плавучесть корабля, продержаться до той поры, когда начнутся спасательные работы. Другая группа под руководством старпома и боцмана готовила эвакуацию. Они люди опытные. Все сделают правильно. Сам же Капитан постоянно находился на месте аварии, здесь он был нужнее.

В трюме было тускло и холодно. Аварийные светильники мигали, разбрасывая неровный свет, шумели ручные помпы, которыми люди выбрасывали воду из цементного ящика – бетонной «заплаты», которую намеревались поставить на пробоину. Спустя несколько часов все было готово для ее установки.

Люди работали молча и слаженно. В холодной воде не до разговоров. Еще расставили маячки, чтобы наблюдать за уровнем воды. Уже ближе к концу дня стало ясно, что вода не прибывает. Значит, бетонный ящик сработал, и если не случится сильных подвижек льда…

Мысли приходили все сплошь безрадостные, путанные и какие-то размытые. Что интересно, Капитан «специально» ни о чем «таком» и не думал. Но они лезли в голову самым подлым образом, пытаясь обескуражить, лишить воли. Может быть, предупреждали о худшем? С большим усилием он отогнал весь этот поток нерадостных смыслов – важно было сосредоточиться на другом… Но нет-нет возвращалась старая мелодия: «Капитан-вредитель, оппортунист!» Почему оппортунист? Так все газеты сейчас только о том и пишут. Настрой такой у всех…

Капитан поднялся в рубку. Подошел к безжизненному штурвалу. Крепко сжал его.

– Тоже мне, колесо удачи! Сейчас ты самый бесполезный механизм на этом судне.

Непроизвольно вновь ухватился за него, словно боялся, что отберут.

– Ну что, господин Ледокол, будем зимовать!

…Эвакуация прошла буднично. Словно это было очередное плановое учение, и люди давным-давно готовились к такому происшествию.

Прощались скоро. Своим ходом предстояло пройти не один десяток километров по байкальскому льду. Эти дойдут без потерь – люди опытные, много местных.

Обнялись со старпомом. Капитан махнул всем рукой на прощание и поднялся на свой Ледокол.

…Стояла непривычная для него тишина. До сего момента жизнь проходило под шум работающих машин, скрип лебедок, звон якорных цепей, склянок. Сюда добавлялись человеческие голоса, шум воды…

К отсутствию всего этого нужно было привыкнуть. Испытание тишиной – дело нешуточное. Она настораживала и даже немножко пугала своей пустотой. В голове был полный сумбур, все стало неясным, привычный порядок жизни оказался порушенным в миг.

Обычно, чтобы как-то сосредоточиться и собраться с мыслями, Капитан брал книгу или газету. Держа текст перед глазами и пытаясь осознать значения этого множества слов, он переключался на них, вникая в содержание и суть, искал смыслы и всегда пытался поставить себя в центр той или иной прочитанной истории. Как поступил бы в ней он сам? Чтение его успокаивало, размягчало, что ли, а в голове все как-то упорядочивалось. Строчки в итоге переключали на себя и заставляли отвлечься от внешнего напряжения.

…В каюте давно уже не было свежих газет, только те, что захватил с собой в этот последний северный рейс. Вытащил из стопки первую попавшуюся. В глаза бросился заголовок: «Обеспечить выполнение плана великих работ».

– Раньше так не писали, – подумал Капитан. – Раньше все становилось понятно из заголовка. Сейчас сплошные призывы, приказы, требования.

Вновь вернулся к заголовку «Обеспечить выполнение плана великих работ».

Ниже шрифтом чуть помельче в скобочках стояло: «Статья о речи товарища Рудзутака».

– Красивая фамилия, звучная. Рудзутак, Рудзутак, так и так, так и так… Важная шишка, старый большевик из ленинского круга.

Пробежал материал «наискосок», понял: речь идет о транспорте.

Капитан представил себе, как товарищ Рудзутак, прознав о том, что флагман байкальского флота сидит на мели, в то время когда вся страна борется за выполнение героических планов, сурово смотрит на него и молчит. Но Капитану отлично известно, скрывается за этим молчанием и о чем думает товарищ Рудзутак. Он привстанет со своего кресла, сожмет кулаки, словно его ждет бой и чуть устало, сосредоточенно и тихо произнесет:

– Как же так, товарищ! Как же так! Ведь и без того наш транспорт – слабое место в хозяйственном плане текущего года! А вы допустили, чтобы такое судно село на мель!

Тут же вспомнилось, что незадолго до выхода в этот злополучный рейс все экипажи Госпара собрали в актовом зале клуба речников. Накануне главная газета страны опубликовала речь товарища Рудзутака. (Ну надо же, какое совпадение. И там Рудзутак, и здесь Рудзутак!) Капитан запомнил заголовок той статьи: «Дать стране уголь и металл, добиться бесперебойной работы транспорта».

Собственно, собрание и было посвящено обсуждению рудзутаковской статьи. Капитан никогда не пропускал собрания. Во-первых, по собственной воле. Оказалось, что ему очень даже приятно ходить на такие «посиделки» с коллегами. «Говорильню»-то он как раз не жаловал, она навевала скуку, да и не слишком-то разбирался в сложностях мировой и внутренней политики, о которой горячо докладывали лекторы. Но встретиться с другими капитанами, послушать их байки до собрания и после было чем-то вроде выхода в театр. Так что собрания заменяли Капитану, которого вместе с его Ледоколом без отдыха «гоняли» в многодневные рейсы, общение. Вот его явно не хватало.

А во-вторых, речники и мореходы считались людьми чуть ли не военными. И раз партком или Госпар собирает собрание – значит быть на нем надо непременно – дисциплина на суше – дисциплина на воде.

…Секретарь парткома Шапкин, небольшого роста коренастый крепыш, поправил указательным пальцем очки-пенсне, затем ткнув им же в потолок, твердо объявил залу:

– Сейчас мы прослушаем ту часть доклада товарища Рудзутака, которая касается транспорта в широком смысле этого слова.

В зале стало тихо-тихо. По тому, как парторг Шапкин загадочно сделал вступление, у многих мелькнула мысль: а ну как старый ленинец объявится в зале и будет с ними разговаривать лично!

Но, видимо, у товарища Рудзутака были дела поважнее, потому что Шапкин вместо верного ленинца выставил Глафиру Андреевну Семочкину. Глафира – женщина хоть куда: ударник соцсоревнования за бережливость среди коллективов Государственного пароходства, работала в столовке речников. Шапкин, хитрая бестия, правильно придумал выпуская Глафиру Андреевну. Слушать ее плавсоставу будет куда интереснее, чем столичного партийца, пусть даже и самого Рудзутака: Глафира – женщина привлекательная, и глядеть на нее гораздо приятнее, а товарища Рудзутака зал рассматривал на расплывчатом газетном фото. По сравнению с Глафирой Рудзутак явно проигрывал, и, увлеченный фантазиями на тему «Глафира Андреевна за трибуной и в столовке», плавсостав бессовестно пялился на докладчицу в платье и туфельках. Обычная Глашка в бесформенном столовском халате мало походила на эту фифу. Никакого сравнения, не походила совсем – другая женщина, вот с головы до ног другая!

Глафира Андреевна – не высокая, не низкая. Не худая, не полная. Платье обтягивало ее по фигуре – одно заглядение. Прическа строгая, без всяких там локонов и начесов, а сообразно месту и событию, каштановые волосы собраны в шишку на логове. У Глафиры были огромные глаза, какого-то необыкновенно зеленовато-белесого цвета. Такие глазищи должны принадлежать старому миру – какой-нибудь графине или, в крайнем случае, жене важного губернского чиновника. Ну откуда у простой девчонки из предместья такие глаза? А походка! Откуда? Она что балерина, или выпускница школы танцев? Идет твердо, слегка покачиваясь, словно пританцовывает. Красивые ножки у Глафиры, ну где их разглядеть в столовской суете, тем более когда они спрятаны под балахонистым халатом. Статуэточка! В общем, приятная во всех отношениях. Как говорится, глаз отдыхает!