Барахтаясь, они катались по земле, силясь избавиться друг от друга, а параллельно их борьбе второй нападавший бил по капоту кувалдой, рискуя оставить троих странников без транспорта. Наконец, мать Молоха завела мотор и отъехала назад, хотя шланг бензонасоса по-прежнему торчал из бака машины.

В это же время робот оказался прижат к покрытому первым, еще мокрым снегом асфальту, а его противник, обладающий большей массой и, возможно, опытом, попытался укусить робота в шею. Ему удалось, он не заботился о том, чтобы сохранить своей жертве жизнь, и попросту разорвал клыками гортань. Ошеломленный болью и неожиданностью, робот не мог сопротивляться несколько секунд, ничего не мог поделать, только позволял не-мертвому жадно всасывать кровь, которая грозила тому окончательным уничтожением.

А потом запустился процесс регенерации, и робот, слыша, как визжат покрышки и Молох матерится из салона, поднял руки и столкнул с себя задыхающегося от жадности неупокоенного мертвеца. Тот упал рядом, всхлипывая, вцепляясь скрюченными пальцами в горло, ему сделалось не до робота. Регенерация набирала обороты, черпая энергию из неких потайных резервов, и перед внутренним взором распростертого на мокром асфальте робота замелькали, как в киноленте, четкие кадры чужой жизни. Словно раскрытая веером карточная колода лились они перед ним, и с оторопью он понял, что наблюдает жизнь киберконструктора.

Вот тот, совсем еще младенец, вздымается ввысь на материнских руках, ее лицо, круглое и белое, похожее на облако, на доброе кудрявое пушистое облако, улыбается ему, как солнце, и он безудержно хохочет в ответ. Вот он ходит в школу, заканчивает ее, дарит цветы крошечной, тонкой, как лучик, девушке, вот вступает с ней в брак, а она рожает ему ребенка. Вот он работает в бело-синей, удивительно чистой лаборатории, смотрит в микроскоп, помогая манипуляторам собирать мельчайшие детали на микроскопической панели чипа. Он, всегда сдержанный и аккуратный, мелкими глотками пьет вино и курит кальян, он на отдыхе, вместе с ним его лучший друг, который совсем недавно стал отцом, и, в компании коллег, они отмечают это знаменательное событие.

Картины чужой жизни щелкали, высвечиваясь мимолетно и ярко, а на периферии слуха рычал мотор, скрипели покрышки и истеричный, резкий голос Молоха продолжал выкрикивать бранные слова. «Жестянка! — разобрал робот, и, все еще ошеломленный произошедшим, начал медленно поднимать свое тело с твердого, покрытого пряно пахнущей кровью асфальта. — Жестянка, твою мать, будь ты проклят, чучело безмозглое, хрена ты разлегся?!»

Он сел на пятках, покачиваясь, наблюдая, как рядом корчится от боли и извращенной воли к жизни цапнувшее его существо. Повинуясь некоему внутреннему порыву (позже он назовет это порыв состраданием, но не сможет подтвердить, верное ли дал определение), он наклонился над не желающим умирать немертвым, и принял его душу, с неистовой силой рванувшуюся навстречу так, будто за ней гнались все демоны преисподней. Он принял душу, кадры чужой жизни оборвались, подарив ему напоследок память о последних секундах существования киберконструктора, а на месте рваной раны на горле обнаружилась, стоило лишь коснуться рукой, гладкая ровная кожа. Робот встал, ощущая, как система возвращается в обычный режим работы, и зашагал навстречу гневно рычащей мотором машине, за рулем которой, вытаращив глаза, сидела мать Молоха, из открытого окна высовывался ее всклокоченный сын, а под передними колесами возился, изломанный, второй немертвый, силясь дотянуться до отброшенной в сторону кувалды.

«Убери кровь!» — взвизгнул Молох, свешиваясь из окна и пальцем указывая на запачканный кармином пуховик своего слуги. Робот послушно разделся, не спуская глаз с придавленного полуторатонным весом машины немертвого, и, вытерев шею и руки, сбросил пуховик на землю.

«Садись, поехали», — сквозь зубы приказала мать Молоха, и робот понял, почему глаза у нее выкачены: Молох держал ее. Будь ее воля, она уже умчалась бы отсюда далеко-далеко, увезла бы и себя и сына прочь от себе подобных и робота, такого опасного и непредсказуемого. Но Молох держал ее, свесившись из окна машины, держал, несмотря на панику, на собственный испуг и полную неожиданность произошедшего.

«Бак, — сказал робот ему, — надо закрыть».

Он обошел машину сзади, каждое мгновение ожидая, что мать его хозяина сдаст назад и собьет его, чтобы переехать колесами. Но этого не случилось, и он копался несколько минут в снегу, разыскивая пластмассовый вентиль от бензобака. Шланг валялся рядом в луже бензина, робот взял его и аккуратно повесил на колонку. После этого взобрался в салон, на заднее сидение, как хрипло велел ему Молох. Немертвый по-прежнему корчился под колесами, а второй его подельник не двигался, умерщвленный с помощью неведомых способностей робота, и, как только слуга Молоха оказался внутри, его мать, не щадя покрышек, рванула автомобиль с места. Задние колеса наехали на препятствие, всех троих тряхнуло, машина подпрыгнула и резво покатила по выездной дорожке в направлении трассы. Недобитый немертвый и его менее удачливый товарищ остались на заправочной станции.

«Почему вы не уехали?» — спросил робот нахохлившегося рядом Молоха.

«Потому что», — ответил тот, и разразился новой бранью: оказалось, он потерял темные очки, пока высовывался из окошка.

«Куплю тебе новые», — пообещала ему мать, и прибавила скорости. Их измятая, с разбитым капотом машина одинокой стрелой неслась по темной и пустынной внутренней трассе М7.

Через семь километров машина заартачилась. Отказала печка, а приборы оповестили, что температура охлаждающей жидкости критически повысилась. Несмотря на это, они еще около четырех километров медленно проехали: местность была пустынная, дикая, лишь заснеженная степь и копье трассы, уткнувшееся в хмурый горизонт. Наконец, двигатель, который работал уже со стуком, задребезжал как-то очень жалобно, протолкав машину еще на несколько десятков метров вперед, и фары погасли, приборная панель ослепла, а после замолчал и мотор.

«Дальше пешком», — мрачно заявил Молох, и все трое, поспешно собравшись, покинули ставший родным салон. У них был с собой навигатор, бумажная карта, радио, наушники к нему и множество теплых вещей, которые припас для путешествия Молох.

До ближайшего поселения оставалось километров пятнадцать, и троица угрюмо побрела по обочине навстречу пухнущему снегопадом горизонту. Им повезло: в пределы городка, жители которого, как сообщал навигатор, занимались преимущественно животноводством, они вступили днем, но шел снег и заслонял солнце. «Если у них есть быки, или лошади, да хоть свиньи, я не побрезгую», — заметил Молох и поглубже натянул капюшон. Узкое лицо его посинело от холода, глаза и щеки ввалились, он очень исхудал. Его мать выглядела не лучше, и, согнувшиеся от порывов ветра в три погибели, они оба напоминали старцев-паломников, отправившихся в свое последнее путешествие. Как выглядел робот, он не знал, он чувствовал себя обыкновенно и беспокоился лишь о судьбе хозяина и его матери. За время пути от заправочной станции до городка фермеров он пытался проанализировать произошедшее, чтобы понять, что он сделал неправильно. В потере машины и связанной с этим необходимостью пешком входить в чужой незнакомый город он винил исключительно себя. Он надеялся, что поиски нового средства передвижения не займут у них много времени и окончатся благополучно.

Он ошибся.

Единственная, освещенная и пустынная, улица городка напоминала новогоднюю открытку: сыпал легкий снежок, запорошивший крыши одноэтажных домиков и голые кусты в палисадниках ровным бархатным покровом. Свет в домах был потушен, лишь окна двух домов, да витрина магазинчика светились ровным желтым светом.

— Туда, — махнул рукой Молох и все трое, хрустя ботинками по свежему снегу, направились к магазину.

У входа стоял автомат, торгующий напитками и сигаретами, внутри, за стеклянной дверью с колокольчиком, виден был прилавок и полки, заставленные всякой всячиной: начиная от чипсов и туалетной бумаги и заканчивая запчастями для автомобилей. Хозяйка, преклонных лет женщина, сидела за прилавком и что-то читала, сбоку, полускрытый кассовым аппаратом, мелькал кадрами маленький телевизор.