— Коронида, что ли? — сообразила я, прокрутив в голове скудный список наших с Солем общих знакомых.

— Разговорчивая такая, смышленая девушка, — кивнул парень.

Меня покоробила его оценка, но я смолчала. Может быть, он сознательно действует мне на нервы? Ведь он же все знает!

— Как ты заметил и сам, Коронида очень разговорчивая, — сказала я. Соль снова кивнул. — Теперь моя очередь. Почему ты поселился у меня?

— Здесь безопасно, — он был сама невозмутимость. Мне захотелось взять его за грудки и хорошенько встряхнуть.

— Ты скрываешься, да? Почему ты скрываешься?

— На то есть причины.

— Какие?! Ты совершил кражу вместе с плебеями, освободил от посмертного наказания двух преступников, упокоил вампиров!.. Какие всему этому могут быть причины?!

— Тш-ш, — Соль коротко взмахнул рукой, и я умолкла, буравя его гневным взглядом. Он аккуратно потянул из моих пальцев свои листки, которые я уж было принялась комкать. Я разжала пальцы. Не глядя на меня, он принялся сбивать листки в ровную стопку на колене. — Каждому поступку есть объяснение, но пока тебе придется удовольствоваться только этой прописной истиной. Ты спросила, до каких пор? Ответ: еще две недели. Пожалуйста, — он поднял на меня глаза, — позволь воспользоваться твоим гостеприимством в течение еще двух недель.

Я, не находя слов, молчала. Как он может быть таким искренним и в то же время таким жестоким? Даже донна с ее потребительским отношением пугала меня меньше. В конце концов, насколько мне известно, по ее вине никто еще не погиб.

— Пожалуйста, живи, — нашла я, наконец, хоть какие-то слова, — пока Лемурии не завершатся. — Я добавила название праздника специально, чтобы отследить реакцию, но Соль снова удивил меня.

— Спасибо, — кивнул он и протянул мне ладонь. Я вяло пожала, недоумевая, он добавил, — ты хороший человек, Кора!

Я смутилась. Я не могла его понять. Но в этой редкой роли — благодарного юноши — он был так убедителен, что можно было забыть, кто он такой на самом деле. Аристократ. Для некоторых — бог.

Соль разжал пальцы на моей ладони и подвинулся к столу поближе. Для него в нашем разговоре на две недели вперед была поставлена точка. Я посмотрела на его прямую спину в щеголеватой зеленой тунике, на толстую змею косы, с вплетенной в волосы изумрудного цвета лентой, и сказала затем лишь только, чтобы избавиться от неприятного чувства соучастия в злодействе, точившего меня весь день:

— И все-таки на твоем месте я не стала бы напрасно освобождать приговоренных преступников, особенно накануне амнистии. Тебе, как сыну Божественного, может, все и сойдет с рук, но остальные причастные понесут полноценное наказание.

— О чем ты говоришь? — сосед мой уже прочно уселся за стол, и смотрел теперь на меня через плечо с плохо скрываемым раздражением.

Я обошла его и столик, и села напротив, поджав ноги.

— Прости, что отвлекаю, — повинилась я, ощущая, как начинают шевелиться в груди, под солнечным сплетением, холодные и колючие паучата. Соль нравился мне, его загадочность, грубость, прямоту — я прощала ему все за его редкую, ошеломляющую искренность. Аристократ с человеческим сердцем, возможно ли такое вообще?! Да, плебеи сами попросили его отвязать души тех, кого он же и подбил на кражу. Он согласился. Он выглядел так благородно тогда, когда давал обещание исполнить долг главе артели мусорщиков. Но, в конце концов, чего он добился? Освободил двоих из трех, был проклят матерью одного из погибших, и в итоге подвел ее под статью о воспрепятствовании отправлению божественного наказания. Она привела приговор в исполнение сама, да, это правда, но если бы Соль на каком-то этапе проявил себя, если бы не прятался ото всех трусливо, возможно, старухе удалось бы избежать жуткой участи? И как он, зная обо всем этом, может выглядеть таким невинным?! — Я сегодня была на службе, и там услышала о происшествии в Гиблом лесу. Ты, конечно же, уже в курсе, и можешь относиться к случившемуся как тебе угодно, но я хочу сказать, что мне это не по душе. Я не осуждаю тебя, все-таки она ведь довольно грубо с тобой разговаривала, но ты обещал ей и тем, другим, что освободишь душу ее сына и прочих осужденных. Но ты… не довел дело до конца, и, может быть, не стоило и начинать, все же вскоре грядут Лемурии, да и дон Август, поговаривают, к этому сроку пожалует, так что наверняка объявят амнистию, и даже у недавно осужденных был бы шанс попасть под нее, — паучата шевелили холодными лапками, в груди то холодило, то жгло, а слова так и сыпались из меня, гнилые и горькие, как отрыжка. Соль глядел поначалу нетерпеливо, затем брови его полезли вверх, но вскоре нахмурились, он впился в мое лицо тяжелым неподвижным взглядом. Заметив эту его реакцию, я остановилась, тяжело дыша, чувствуя, как по спине скользит холодный пот. — Прости, возможно, тебе неприятно это слышать, — добавила я, не наблюдая ни в позе парня, ни в лице его ни малейших признаков смягчения.

— Неприятно, — кивнул он, катая желваки. — Но лучше услышать, чем нет, как думаешь? — Я выпучила глаза, а он продолжал все тем же ровным тоном, почти не разжимая зубов. — Еще раз и по порядку, будь добра.

Новые капли скатились по моей спине. Паучата в груди, казалось, раздулись, мешали вздохнуть. Глядя в белое и взбешенное, похожее на маску разгневанного духа, лицо Соля, я сглотнула комок в горле и повторила историю, которую услышала сегодня утром на сатурней службе из уст отнюдь не Корониды (на чей характер, возможно, положительно повлияли некоторые последние события), но старших, заслуживающих доверия коллег.

Тремя днями ранее, в меркурий, комиссия во главе со жрецом-инспектором ведомства посмертных наказаний отправилась в Гиблый лес. Публикующийся на стендах городских новостей каждую луну еженедельный вестник «Глашатай Саракиса», в котором работала Лидия, обнародовал статью о предстоящем визите Лучезарного дона Августа накануне Лемурий, на следующий день по всем официальным каналам прошла та же информация. Обычно наша провинция — одна из последних, куда прибывает верховный жрец храма Плодородия с ежегодным ритуальным объездом имперских земель, приуроченным к началу земледельческого цикла. Однако в этот раз, в связи с необычными предзнаменованиями, дон Август изволил изменить традиции и начал свой путь по стране с Саракиса. Таким образом Лемурии, весьма значимый для нашего региона праздник, стали еще и поводом встретить высокого гостя. Конечно же, заговорили и об амнистии для посмертно осужденных. В Империи существуют всего два места, где содержат неупокоенных грешников, — это наш Гиблый лес и окруженная горами территория на западе от Столицы под названием Долина Молчания. Объяснение этому банальное: только в столичном исследовательском институте при храме Сребролукого есть соответствующее оборудование, позволяющее произвести сложную процедуру по очищению души умершего от некроэманаций, а в нашей провинции, на купольной границе, расположен филиал этого института. Живых преступников везут или к нам, или в Столицу, и уж потом, на месте, приводят приговор в исполнение. Не секрет, что жителю нашей провинции посмертное наказание угрожает чаще, чем уроженцам других областей: ведь сохранять жизнь преступнику в нашем случае не так уж важно.

Немудрено, что в свете скорого визита Лучезарного дона в наш город ответственные лица в первую очередь отправились в Гиблый лес, чтобы проверить, как там обстоят дела. И до чего же неприятно изумлена была комиссия, обнаружив упокоенные трупы преступников, только-только начавших отбывать свое длительное наказание! Вскоре удалось отыскать и нарушительницу запрета на упокоение. Ею оказалась шестидесятитрехлетняя плебейка, мать одного из атаманов рабочего поселка О'Брайена, также осужденного посмертно. Старухе удалось освободить и его, своего сына, что, вероятно, и было основной ее целью. Ее тело обнаружили рядом с останками бывшего атамана, оба покойника держались за руки. О'Брайен был окончательно мертв, его мать — нет. Дух ее был сильно поврежден после нападения местных голодных духов, но все же показания с нее удалось снять. Она взяла на себя вину в упокоении всех троих преступников, и, хотя экспертиза к тому времени установила, что ее сын был освобожден отличным от двух других грешников способом, упрямая старуха стояла на своем. Она утверждала, что никому из деревенских не рассказывала о своих намерениях, иначе ее тот час выдали бы провинциальной милиции.