В борделе собрались я, Валя, Глеб, Галя, наши матери.

– Ваша девочка испортила моего мальчика, – у Екатерины Симеренко был жалобный голос, который страшно раздражал меня. – Что делать будем?

– А есть доказательства? – моя мать смерила меня яростным взглядом.

– Я видела, они спали! – Галю не смущало то, что ее не спрашивали.

– Он уже был не девственник! – ответила я. – Глеб, скажи!

Но мой поэт стоял, опустив глаза и заламывая руки. Только в тот момент я увидела, насколько он был нерешителен, мягок, ведом.

– Придется отдать вашего мальчика на экспертизу, – протянула моя мать. – Если метка растворилась в этом году, сосуды в глазах еще синие.

– Как вы смеете унижать нас своими экспертизами! – Екатерина поддалась истерическому настроению дочери.

– Валя, сходи к полицейскому! – скомандовала моя мать.

Мой брат, закатив глаза, отправился выполнять поручение. В наш истерзанный вопросами смертности и рождаемости век не было телефонов, компьютеров, планшетов и других артефактов связи. Только письма и личные встречи. Учителя даже любили говорить, что это к лучшему, что мы все чуть не погибли из-за интернета. Только присутствие правоохранителя усмирило сестру и мать Глеба.

– Я поняла вас, – Екатерина часто моргала. – Мы пойдем на экспертизу…

– Мама, – прошептал Глеб. – Полина говорит правду.

В этот момент на него яростно посмотрела Галина. Было понятно, что она что-то знает.

– Тогда кто? – голос их матери зазвучал еще истеричнее.

– Слушайте, – моя мама устало потерла переносицу. – Как вас там?

– Екатерина.

– Да, отлично, Екатерина. Подите прочь, разбирайтесь дома. Господин полицейский, пожалуйста, помогите людям найти дверь.

Когда семья Симеренко вышла, мать встала из-за стола. Я хотела тоже подняться с дивана и бежать от ее горящих ярко-голубых глаз.

– Нет уж, Поля, сидеть, – материнский голос зазвучал низко, с угрозой. – Я вижу, ты особо одаренная. Я же подарила тебе симпатичного мальчика. С ним отрабатывай свои ощущения!

– Но я люблю…

– В этом доме – никаких слов о любви! Особенно от тебя. Я же говорила тебе, что мужчины этого не стоят. Обожай своих детей.

Она отвернулась к окну.

– Как будто ты меня…

– Ох уж мне этот переходный возраст, – мать барабанила пальцами по подоконнику. – Конечно, Полечка. Ты моя дочь. Я пытаюсь тебя уберечь от ошибок. И Валю тоже. Вы оба мне очень дороги.

Я не знала в тот момент, можно ли обнять маму. Всю свою жизнь я помнила, что она не терпела прикосновения. И хотя иногда напоминала, что любит меня, чаще все же была слишком строга.

– Ладно, иди, позови Валю, – мать обернулась на меня.

В университете я поняла, что в порыве борьбы с Галей потеряла браслет. Это осознание пришло, когда я складывала книги в сумку, а потом хотела рефлекторно поправить тонкую цепочку, которая всегда не хотела красиво лежать на запястье.

– Чего ты зависла? Пошли, – выхватил меня из раздумий Гоша.

– Браслет потеряла. Мамин подарок.

– Плохо дело. Давай поищем.

Мой товарищ заглянул под стол, поднял свой стул.

– Я знаю, где я могла обронить, – мне было неловко говорить парню целиком всю информацию.

– Тогда идем туда.

– Да это в общежитии. Иди домой.

– Вообще-то, вечер, темнеет. Я провожу.

Но Кузнечик будто задал себе цель – найти браслет. Он тащил на плече мою сумку, рассказывал, как порвал в драке рубашку, которую подарила его мать.

– Крику было, – хохотал Георгий.

– Спасибо, что проводил. Дальше я сама.

Мы стояли на уровне второго этажа.

– Ах вот где мы браслет потеряли, – он хитро посмотрел у меня. – В гостях у другой цацки?

– Ну…

– Да я понимаю. Дело житейское.

– Поэтому дальше я сама.

Из-за смущения перед Гошей я хотела разделаться с неприятным моментом скорее. Постучала в дверь Глеба и нетерпеливо толкнула ее. В кровати лежали мой парень и его сестра.

– Поля? – мне было противно ощущать свое имя на губах, которые мне так нравились.

– Что ты здесь делаешь, тварь? Что ты хочешь от нас? – пошла в наступление Галина, уронив одеяло с обнаженной груди.

– Глеб, ты что-то можешь ответить? – обратилась я к нему.

Поэт молчал.

– Это наше дело! Наши игры! – не унималась моя бывшая соседка.

– Ну, я вижу, что вы выиграли, – тогда мне эта фраза показалась хорошей шуткой в отвратительной ситуации.

– Мы до тебя доберемся! – Галя начала надвигаться на меня, укутавшись в одеяло, но я закрыла дверь.

Старалась идти, как можно скорее. На лестнице меня поймал Гоша.

– Ну, извини, мне просто любопытно, – он сверлил меня глазами.

– Что за цацка? Им там сейчас не до меня.

Георгий пошел по коридору, пришлось его догонять.

– Мир вашему дому! – я не успела остановить парня, он зашел в комнату.

Галя что-то верещала. Глеб молчал, как всегда.

– Я тут северным оленем пробегал и браслетик уронил! – Гошина труба голоса звучала очень громко. – Девушка, оденьтесь, меня мама не так воспитывала, чтобы на чужие телеса смотреть.

Я приоткрыла дверь. Мой сосед по парте защищался от Галины, которая норовила его ударить тапком. Глеб стоял бледный. Он обернулся на меня.

– Ты за браслетом? – холодно спросил он. – Он – на столе.

– Ну так бы сразу, – однокурсник забрал мое украшение. – Я – поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем – приветик.

Гоша довел меня до комнаты, продолжая балагурить. Меня уже ждали Лена и Наташа.

– О, и Кузнечик прискакал, – удивленно протянула Наташа. – Будешь чай? У нас, правда, только три чашки.

– Да я с ладошки похлебаю.

В тот момент мне очень хотелось сидеть в нашей маленькой, но шумной компании. Тонуть в звуках смеха, делить чашку с Леной, пытаться забыть странную любовь Глеба. Тогда я была согласна с мамой: мужчины не стоили слез и внимания.

Максим

– Я тебя ненавижу, – мой муж говорил это спокойно, его лицо не выражало эмоций.

– И тебе доброго утра, – на самом деле каждый наш день начинался примерно так.

Максим сидел на постели, чуть ссутулившись, будто на него свалилась тяжесть земного шара. Я стояла у большого зеркала и причесывалась. Параллельно через отражение изучала игру света на его голых плечах и руках.

– Не смотри так, – мужчина натянул одеяло повыше, прикрываясь от моего скользящего взгляда.

– Как? – я повернулась под таким углом, чтобы больше не встречаться взглядом с супругом.

– Ты постоянно так смотришь…

– Я, может, хочу написать твой портрет. Поэтому изучаю.

– Ты можешь больше не приходить? – его голос был похожим на выжженую степь, сухую и безжизненную.

– Ты знаешь, что это невозможно.

Я тоже ненавидела Максима. Я была бы не против больше не приходить жить в эту квартиру, обставленную по вкусу его матери, не вести неприятных речей. Но у меня была совсем не радужная альтернатива.

После истории с Глебом меня все-таки достали. Галя распустила грязные слухи, якобы я к ней приставала. Конечно, это все бродило по университету в виде досужей болтовни. Вместе с ними из уст в уста переходили и повести про то, что Глеб тоже не совсем традиционных взглядов на любовь. Поэтому мое общение с ним выглядело в глазах студентов и преподавателей преступлением. Я почему-то думала, что лучшим выходом будет молчание. Тогда не знала, что при каждом учебном заведении есть наблюдатели. Их еще называют ПИН – представители интересов нации. И "пинки" нашего вуза посчитали своим долгом прислать мне желтое письмо. Это приглашение на экспертизу. Все до мурашек боятся этой процедуры, потому что истрактовать результаты процедур могут по-разному.

– Не бойся, Поля, – меня успокаивала мать, поглаживая по спине. – Мы все устроим.

– Что устроим? – я сделала вид, что не понимаю, к чему она клонит.

– Ну, помнишь тетю Аглаю Зеленчук?

– Ну да. Твоя подруга по Ольхону.