Первое, что бросается в глаза, когда смотришь на Грей, – тонкий шрам в виде полумесяца. Второе – ее умопомрачительная красота. Журнал «Вог» (уже третья его американская обложка), должно быть, прибыл по почте и приземлился прямо на коврик в холле, где я и нашла его в призрачно-серебристом свете утра. «Девушка-загадка» – гласил заголовок, набранный зелеными, словно замшелыми, буквами. Тело наклонено к фотографу, губы слегка приоткрыты, черные глаза смотрят прямо в камеру. В белых волосах красуются рожки, будто бы ее собственные.
На одно короткое волшебное мгновение я поверила, что моя сестра действительно здесь, во плоти. Знаменитая Грей Холлоу.
За четыре года, прошедших с тех пор как моя старшая сестра ушла из дома, она превратилась в обворожительную хрупкую женщину с волосами, походящими на сахарные нити, и лицом греческой богини. Даже на фото она казалась хрустально-прозрачной и такой легкой, словно в любой момент могла раствориться в эфире. Видимо, поэтому журналисты вечно называли ее неземной, хотя мне Грей такой не казалась. В статьях никогда не упоминали, что в лесу она чувствует себя как дома и легко ладит с растениями. Природа всегда ее любила. Ветви вистерии, росшей рядом с нашим домом, часто проникали в окно детской по ночам и обвивали ее пальцы.
Я подняла журнал и открыла рубрику «История с обложки».
Секреты окутывают Грей Холлоу подобно шелкам.
Мы встречаемся в лобби отеля The Lanesborough (Холлоу никогда не пускает журналистов в свою квартиру, да и гостей, по слухам, тоже не принимает). Она одета в одно из своих творений, неповторимых и завораживающих. Только представьте себе тяжелую вышивку, сотни бусин, нити из чистого золота и тюль, невероятно тонкий, клубящийся, словно дым. Платья от Холлоу, густо расшитые листьями и увядающими лепестками, сравнивают с лихорадочным сном, в котором смешались волшебная сказка и ночной кошмар. Ее модели выходят на подиум с оленьими рогами и мышиными шкурами, а ткани окуривают дымом, так что показы Грей Холлоу пахнут лесным пожаром.[1]
Она создает прекрасные и странные вещи, но именно их таинственная природа и сделала Дом Холлоу столь популярным в одно мгновение. Каждое из платьев являет собой секретное послание, но и это еще не все. Знаменитости рассказывают, что находят крошечные записочки, вшитые под корсажи; драгоценные камни, перемежающиеся с осколками костей, на которых выгравированы загадочные символы, а также руны, нанесенные невидимыми чернилами; микроскопические капсулы, которые лопаются при ходьбе, высвобождая аромат одноименного парфюма. Рисунки, которые изображает ее вышивка, кажутся дикими, иногда чрезмерно. Только представьте себе генно-модифицированные цветы и скелетообразных минотавров, чьи лица лишены плоти.
Как и их создательница, каждое из платьев – тайна, которая только и ждет, чтобы ее разгадали.
Я бросила читать на этом месте, потому что прекрасно знала, чему будет посвящен остаток статьи. В ней расскажут о том, что произошло с нами, когда мы были детьми, о случае, который ни одна из нас не в состоянии вспомнить. И о нашем отце – о том, как он умер.
Мои пальцы коснулись шрама на шее. Точно такие же были у Грей и Виви. Но ни одна из нас не помнила, откуда они взялись.
Я взяла журнал с собой наверх, в спальню, и спрятала под подушкой, чтобы мама не смогла найти его и сжечь в раковине на кухне, как предыдущий.
Прежде чем выйти из дома, я открыла приложение Find Friends[2] – убедиться, что оно работает и передает мою геолокацию. Это было требование матери. Мне разрешалось отправиться на ежедневную утреннюю пробежку, только если она могла следить за моим маленьким оранжевым аватаром, перемещающимся по Хампстед-Хит[3]. В общем-то мне, в принципе, разрешалось выходить на улицу, но только если мама могла следить за моим маленьким оранжевым аватаром, перемещающимся по… Ну, вы поняли. Аватар самой Кейт висел на юге, в больнице «Ройал Фри»[4], где она работала медсестрой в реанимации и частенько брала дополнительные смены.
«Выхожу», – написала я ей.
«Окей, буду за тобой приглядывать, – моментально ответила мама. – Когда вернешься домой, напиши, что все в порядке».
Я вышла в предрассветный зимний холод.
Мы жили в высоком, покрытом белой штукатуркой доме с остроконечной крышей и мозаичными окнами, напоминающими стрекозиные крылья. Остатки ночной мглы все еще цеплялись за карнизы и собирались в лужицы под деревьями во дворе нашего дома. Мать-одиночка вряд ли могла бы позволить себе приобрести такое жилище на зарплату медсестры, но когда-то оно принадлежало родителям Кейт, которые погибли в автокатастрофе, когда она была беременна Грей. Бабушка и дедушка купили этот дом вскоре после свадьбы во время Второй мировой войны, когда цены на недвижимость в Лондоне рухнули из-за Блица[5]. Они тогда были подростками, немногим старше, чем я сейчас. Когда-то это было грандиозное строение, но со временем оно просело и обветшало.
На моей любимой старой фотографии, сделанной на нашей кухне где-то в 70-х, комната полна ленивого солнечного света, который в летние месяцы задерживается по нескольку часов, цепляясь за верхушки деревьев и создавая им золотые ореолы. Бабушка щурится в камеру. На ее коже – калейдоскоп мерцающих зеленых бликов от витража, который с тех самых пор разбит. Дедушка стоит, обняв ее, с сигарой во рту. Ремень поддерживает брюки высоко на талии. На носу круглые очки. Воздух кажется теплым и тронутым дымком. Бабушка с дедушкой улыбаются. Они такие довольные, такие расслабленные. И если не знать их историю, можно решить, что они счастливы.
Из четырех беременностей моей бабушки только одна, случившаяся в достаточно зрелом возрасте, завершилась рождением живого ребенка, моей матери Кейт. Комнаты этого дома, которые предназначались для детей, остались пустыми.
Они не дожили до момента рождения внучек. В каждой семье есть вещи, о которых не принято говорить вслух. Истории, которые ты знаешь, хоть и не помнишь, откуда. Память об ужасных трагедиях, которые отбрасывают длинные тени из поколения в поколение. Трое мертворожденных детей Аделаиды Ферлайдс были одной из таких историй.
Другая относится к тому, что случилось с нами, когда мне было семь.
Виви позвонила, прежде чем я успела дойти до конца улицы. Я ответила через беспроводные наушники. Мне не требуется смотреть на экран, чтобы узнать: на связи именно она.
– Привет, – сказала я. – Что-то ты рано проснулась. В Будапеште еще и двенадцати нет.
– Ха-ха-ха, – голос Виви звучал приглушенно, – что делаешь?
– Вышла на пробежку, как и каждое утро, знаешь ли.
Я повернула налево и побежала по тропинке мимо пустых спортивных площадок и высоких голых деревьев. Утро выдалось серым. Солнце медленно пробуждалось за пеленой облаков. Холод пронизывал кожу, выжигая слезы. Каждый удар сердца отдавал болью в ушах.
– Фу-у-у, – ответила Виви. И я услышала на заднем плане объявления о ближайших рейсах. – Зачем ты так себя истязаешь?
– Это полезно для сердечно-сосудистой системы. Ты что, в аэропорту?
– Прилетела ради сегодняшнего концерта. Помнишь о нем? Только что приземлилась в Лондоне.
– Не помню, потому что ты мне не говорила.
– Уверена, что говорила.
– Ничего подобного.
– Ну ладно. Я уже здесь, а Грей сегодня прилетает из Парижа на какую-то съемку. Мы хотим потусоваться в Камдене[6] до концерта. Заеду за тобой, как только выберусь из этого проклятого аэропорта.
– Виви, сегодня учебный день.
– Ты все еще посещаешь это отвратительное заведение? Повиси минутку, мне нужно пройти таможенный контроль.
