Такое право в николаевское время уникально, ведь именно к середине XIX в. все императорские повеления, касавшиеся Православной Церкви, передавались только через обер-прокурора Св. Синода. Показательно, что первого обер-прокурора, доставшегося Николаю I еще от брата, – князя П. С. Мещерского – даже церковные исследователи называли чиновником, не отвечавшим своей должности, «которая вовсе не призвана была играть пассивной роли, с точки зрения правительства, а напротив быть действительной властью»[126]. Два последующих николаевских обер-прокурора – С. Д. Нечаев (1833–1836) и граф Н. А. Протасов (1836–1855) – правильно понимали стоявшие перед ними задачи, позиционируя себя как носителей высшей, по сравнению с членами Св. Синода, власти. Показательно, что С. Д. Нечаев, даже не будучи близок к самодержцу, передавая всеподданнейшие доклады[127] не лично, а через статс-секретарей, получая распоряжения через посредство «высших лиц», а не лично, «позволял себе кричать на членов Синода и не исполнял решений Синода, если они были противоположны его мнениям». Совершая инспекторские поездки по епархиям, он держал себя как высшая для духовенства власть, позволял себе кричать на архиереев, делал им выговоры и замечания, пугал их отправкой на покой и вообще «наводил страх»[128].
Максимализм и нетерпимость С. Д. Нечаева привели к тому, что синодалы решили заменить его, воспользовавшись вынужденным отпуском обер-прокурора. Собственно, последней каплей, переполнившей чашу терпения архиереев, стала замена (в докладе) синодальных кандидатов на епископскую кафедру другими, по выбору обер-прокурора и без их, архиереев, ведома. От лица Св. Синода императору через митрополита Серафима был представлен доклад, в котором выдвигалась просьба перевести С. Д. Нечаева, как человека больших познаний, опыта и государственных способностей на другую, более высокую должность, а на его место назначить временно исполнявшего тогда обязанности обер-прокурора графа Н. А. Протасова. Император был недоволен этой просьбой (просьба синодалов нарушала установившуюся традицию – получать повеления и давать ответы через посредство обер-прокурора), но доклад все-таки утвердил. Граф оказался идеальной фигурой, понимавшей взгляды императора на развитие церковно-государственных отношений в России. Именно Н. А. Протасов завершил строительство ведомства православного исповедания, став по сути «министром церковных дел». «Протасов обладал всем, что требовалось в то время для развития сильной власти: “громадные связи при Дворе”, “хитрый ум”, “уменье делать дела”, а главным при этих качествах было его назначение по выбору самого Синода». В период правления графа Н. А. Протасова император принимал доклады Св. Синода только через него, точно также передавая Св. Синоду свои распоряжения. При нем установилось право, общее для всех министров и главноначальствовавших: право личного доклада самодержцу[129].
В 1830–1840-е гг. граф Н. А. Протасов провел ряд административных реформ, безоговорочно подчинив Св. Синод власти светского чиновника. В 1839 г. он добился утверждения проекта нового учреждения канцелярии обер-прокурора, приступив затем к переустройству хозяйственной части. Цель переустройства была проста: устранить Св. Синод от управления хозяйством своего ведомства и поставить это хозяйство под непосредственный контроль обер-прокурора в лице подчинявшегося ему директора Хозяйственного управления. Новые учреждения, окружая Св. Синод, «в некотором смысле разделяли его деятельность». При этом Св. Синод не принимал деятельного участи в преобразованиях своего обер-прокурора, некогда назначенного благодаря поддержке его членов[130]. Удивительно ли это?
Очевидно, что нет. Регламентация политической жизни неизбежно ставила церковные власти под патронаж властей светских, тем более что в подавляющем большинстве они состояли из православных. В николаевское время специальным циркуляром все чины, служившие в губерниях (даже не находившиеся в прямом подчинении губернатору, в том числе и архиереи), должны были «оказывать ему всяческое уважение», являясь по первому его требованию. «Таким образом, никто из архиереев не мог управлять своей паствой без вмешательства светской власти»[131].
Пример показывал сам император. За тридцать лет николаевского правления по личному указанию самодержца епископам было сделано 4 выговора, 1 строгое и 1 обычное «высочайшее» замечание (5 выговоров и замечаний за те же годы наложил на архиереев Св. Синод). Показателен случай с епископом Воронежским Антонием (Смирницким), первым получившим высочайший выговор. История достаточно проста и характерна: в конце декабря 1827 г. епископ объявил жандармскому подполковнику Волкову, осуществлявшему политический надзор в Воронежской губернии, что в домовой архиерейской церкви обнаружен конверт с письмом и запечатанный пакет на имя императора. Полагая, что в пакете пасквиль, офицер с согласия архиерея вскрыл пакет и ознакомился с его содержимым. Там находились предположения относительно «преобразования некоторых частей управления и уверения, что в случае неисполнения предлагаемых мер вскоре последует всеобщий бунт». Бумагу отправили начальнику III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии графу А. Х. Бенкендорфу, тот переслал ее воронежскому губернатору. Автором оказался ученик Воронежской семинарии. Тем происшествие и закончилось. Граф доложил о произошедшем Николаю I, который выразил свое недовольство в резолюции: «Сделать строжайший выговор подполковнику Волкову и преосвященному Антонию за то, что смели распечатать бумагу, писанную на Мое имя»[132]. Как видим, нарушение, совершенное из сугубо верноподданнических чувств наказывалось «строжайшим выговором» потому, что нарушало незыблемое право самодержца: получать информацию, адресовавшуюся на высочайшее имя, только самому.
Искренне считая себя православным государем, Николай I не видел тех пределов, которые могли бы помешать ему лично управлять Церковью. Он стремился знать обо всем, что происходило в империи, в том числе и «по духовной части». Так, в начале 1827 г. император заявил Св. Синоду, что через губернские начальства он знает о вопросе, который иногда ставится перед синодальным обер-прокурором: известен ли тот или иной проступок духовных лиц их (лиц) начальству?
В связи с этим Николай предписал доносить в Св. Синод «непременно в свое время и без всякого опущения» о всех случавшихся в храмах происшествиях[133]. А спустя два года обер-прокурор вновь напомнил синодалам о повелении императора доносить ему «о важных происшествиях тотчас же»[134]. Самодержец, как видим, хотел максимально реализовать свое право во всем и для всех быть последней инстанцией.
Он строил такую модель церковно-государственных отношений, которая не предусматривала церковной инициативы – Св. Синоду, например, оставили лишь право утверждать и решать те дела, в которых без него уже никак нельзя было обойтись или те, которые представил на рассмотрение обер-прокурор. Очевидно, поэтому митрополит Филарет как-то заявил о графе Н. А. Протасове: «шпоры генерала цепляются за мою мантию»[135]. Разумеется, дело было не в генерале, а в том, что он «умел понять взгляды времени», уяснив не только себе, но и архиереям Православной Церкви, что обер-прокурорская власть – всего лишь «проводник взглядов правительства в ведомство Синода», орган, долженствующий согласовывать жизнь Церкви с жизнью государства[136]. Согласование предполагало подчинение, утверждение системы поощрений и наказаний. Порочная синодальная традиция частой смены епархиальных архиереев в эпоху Николая I еще более утверждается – только за период управления обер-прокуратурой графа Н. А. Протасова в епископский сан возвели 40 человек, существенно обновив иерархию.
