Следующим вечером Шоба пришла домой раньше обычного. Шукумар разогрел оставшуюся от вчерашнего ужина баранину, так чтобы к семи они могли сесть за стол. Днем он по тающему снегу сходил в угловой магазин и купил упаковку столовых свечей и батарейки для фонарика. На разделочном столе он расставил свечи в латунных подсвечниках в форме лотосов, но, пока супруги ели, свет давала висевшая над столом потолочная лампа с медным абажуром.
Когда они закончили трапезу, Шоба, к удивлению Шукумара, составила тарелки одна на другую и понесла их в раковину. Он полагал, что жена удалится в гостиную и, как всегда, забаррикадируется распечатками.
— Я потом помою, — сказал Шукумар, беря тарелки из ее рук.
— Можешь не успеть, — ответила она, капая на губку моющее средство. — Уже почти восемь.
Сердце у него заколотилось. Весь день Шукумар с нетерпением ждал, когда отключат свет. Он думал о ее вчерашнем рассказе, как она заглянула в его записную книжку. Приятно было вспоминать, какой смелой и все же взволнованной была Шоба при первой встрече, какие дарила ему надежды.
Они стояли бок о бок у раковины, их отражения в окне прильнули друг к другу. Он смутился, совсем как тогда, когда они впервые встали вместе напротив зеркала. Шукумар не мог вспомнить, когда они последний раз фотографировались. Вечеринок они больше не посещали, вдвоем никуда не ходили. В памяти фотоаппарата все еще находились снимки беременной Шобы, запечатленной во дворе их дома.
Закончив мытье посуды, они оперлись о разделочный стол, вытирая руки концами одного полотенца. В восемь часов дом погрузился во тьму. Шукумар зажег свечи и полюбовался их высоким равномерным пламенем.
— Давай посидим на крыльце, — предложила Шоба. — Думаю, на улице еще тепло.
Они взяли по свечке, вышли из дома и сели на ступеньках. Было странно сидеть на улице, когда еще не стаял снег. Но в этот вечер жители всех окрестных домов высыпали на свежий воздух. Открывались и закрывались двери. Мимо шествовал небольшой строй соседей с фонариками в руках.
— Идем в книжный! — крикнул седовласый мужчина. Он держал на поводке собаку, а рядом шагала его жена, стройная женщина в ветровке. Это были Брэдфорды. В сентябре они опустили в почтовый ящик Шобы и Шукумара открытку с соболезнованиями. — Говорят, там есть свой генератор.
— Дай бог, — ответил Шукумар. — А то придется листать книги в темноте.
Миссис Брэдфорд засмеялась и продела руку под локоть мужа.
— Хотите с нами?
— Нет, спасибо, — хором ответили Шоба и Шукумар. Шукумара приятно удивило, что они сказали это в один голос.
Он ждал, что Шоба поведает ему в темноте. В голове его уже пронеслись самые страшные предположения. У нее роман на стороне. Она презирает мужа за то, что в тридцать пять лет он все еще учится. Так же как и ее мать, винит его за несвоевременную отлучку в Балтимор. Но он знал, что все это неправда. Шоба оставалась верна ему, как и он ей. Она верила в него. Она сама настояла, чтобы он поехал в Балтимор. Что еще им неизвестно друг о друге? Шукумар знал, что во сне жена сгибает пальцы рук, а когда ей снится кошмар, содрогается. Он знал, что канталупе она предпочитает мускатную дыню. Он знал, что, вернувшись из больницы, она первым делом, едва переступив порог дома, стала бросать в кучу в прихожей их общие вещи: книги с полок, растения с подоконников, картины со стен, фотографии с тумбочек, сковороды и ковшики с крючков над плитой. Шукумар не мешал ей, лишь наблюдал, как она методично разоряет комнату за комнатой. Удовлетворившись учиненным разгромом, она встала перед образовавшейся грудой и взирала на нее, скривив губы, с таким отвращением, что Шукумар подумал: она сейчас плюнет. Но Шоба вместо этого заплакала.
Сидя на крыльце, Шукумар стал замерзать. Он ждал, что жена заговорит первой, ведь вчера последнюю историю рассказал он.
— Когда у нас гостила твоя мама, — наконец произнесла Шоба, — однажды я сказала, что задерживаюсь на работе, а на самом деле пошла с Джиллиан выпить мартини.
Шукумар разглядывал ее профиль: тонкий нос, тяжеловатая нижняя челюсть. Он очень хорошо помнил, как, утомленный двумя лекциями подряд, ужинал в тот вечер с матерью и жалел, что за столом нет Шобы, чтобы вести разговор, потому что он говорил совершенно невпопад. После смерти отца прошло двенадцать лет, и мать приехала к ним на две недели, чтобы вместе почтить его память. Каждый вечер мать готовила отцовские любимые блюда, но от расстройства сама их есть не могла, и в глазах ее закипали слезы, когда Шоба гладила ей руку. «Это так трогательно», — сказала тогда Шоба Шукумару. Теперь он представлял жену в компании Джиллиан на полосатых бархатных диванчиках в том самом баре, куда они обычно наведывались после кино, — вот она просит добавить вторую оливку, вот спрашивает у подруги сигарету, жалуется на визиты мужниных родственников, а Джиллиан выражает сочувствие. Именно Джиллиан в сентябре отвезла Шобу в больницу.
— Твоя очередь, — проговорила Шоба, прервав его мысли.
С конца улицы доносились звуки дрели, перекрываемые криками электриков. Шукумар окинул взглядом темные фасады близстоящих домов. В одном окне мерцали свечи и, несмотря на теплую погоду, из трубы поднимался дым.
— В колледже я списывал на экзамене по восточным цивилизациям, — сообщил Шукумар. — Это был последний семестр и последняя сессия. Совсем недавно умер отец. У парня за соседней партой я увидел тетрадь с ответами на экзаменационные вопросы. Он был американцем, одержимым учебой. Знал урду и санскрит. Я не мог определить, является ли предложенная в задании строфа газелью, и списал ответ.
Прошло больше пятнадцати лет. Открыв секрет Шобе, Шукумар почувствовал облегчение.
Шоба повернулась к нему, но смотрела не в лицо, а на старые мокасины, которые он носил как тапки, смяв кожаный задник. Заинтересовало ли ее то, что он сказал? Она взяла мужа за руку и сжала ее.
— Необязательно было объяснять мне, почему ты так поступил, — придвигаясь ближе, произнесла она.
Так они просидели до девяти часов, пока не зажегся свет. Где-то напротив на крыльце захлопали в ладоши люди, в домах заработали телевизоры. Брэдфорды шли назад с мороженым и помахали соседям. Шоба и Шукумар ответили тем же. Потом они, не разнимая рук, встали и вошли в дом.
Так получилось, что, не договариваясь, они стали обмениваться признаниями — рассказывать о незначительных случаях, когда обижали или разочаровывали друг друга или были недовольны собой. Весь следующий день Шукумар думал, в чем открыться вечером жене. Он не мог выбрать между двумя историями: как однажды вырвал фотографию красотки из модного журнала, который выписывала Шоба, и неделю носил ее с собой, заложив в книгу, — или о том, что на самом деле он не терял безрукавку, которую жена подарила ему на третью годовщину свадьбы, а вернул ее в «Файлин» и наклюкался в одиночку среди бела дня в баре отеля. В первую годовщину Шоба приготовила специально для него ужин из десяти блюд. Поэтому безрукавка привела его в уныние. «Представляешь, жена преподнесла мне на годовщину безрукавку», — жаловался он бармену после изрядной дозы коньяка. «А что ты ожидал? — отвечал тот. — Ты семейный человек».
Что же касается фотографии, то он даже не знал, зачем вырвал ее из журнала. Шоба была гораздо красивее той модели в расшитом блестками платье, с недовольным лицом и тощими неженственными ногами. Голые руки она подняла вверх и размахивала кулаками у головы, словно хотела ткнуть ими себя в уши. Рекламировала она чулки. Шоба была беременна, живот ее сделался таким громадным, что у Шукумара уже не возникало желания прикасаться к ней. В первый раз он увидел фотографию, лежа рядом с женой в кровати и наблюдая, как она читает. Потом заметил журнал в стопке макулатуры, нашел ту фотографию и как можно бережнее вырвал страницу. Примерно неделю он позволял себе взглянуть на нее разок за день. Его неумолимо влекло к той женщине, но вожделение очень скоро сменялось отвращением. В ту пору он ближе всего подошел к измене.
