Уж разбомбили Канда, их магазин на Нихонбаси сгорел, а они все еще сидели в Магомэ. Однако голод погнал их из города. Жена и сиделка Коносан перебрались в деревню. Что до А-сана, то, отвезя их, он все же вернулся обратно в Токио и стал сторожить городской дом вместе с бабушкой Кин, впавшей в уныние, и нервным Сий-тяном. А-сан выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Это был самый обыкновенный горожанин, приземистый, толстый и лысоватый.

Сий-тян ел мало и в этом смысле не доставлял А-сану хлопот, но из-за суматошных тренировок хозяина по противовоздушной обороне, беготни в укрытие во время тревоги нервы его совсем растрепались, а тут еще уехали хозяйка и Коносан, и он стал до того раздражительным, что несколько раз куснул бабушку Кин. Когда начинала гудеть сирена, Сий-тян поднимал морду к потолку и длинно и протяжно выл. Это вошло у него в привычку, и вскоре, как только раздавался его протяжный вой, слышался и вой сирены.

Жена А-сана, конечно, забрала бы собаку с

собой, но ее нельзя было провезти в поезде, — вагонов в ту пору и для людей не хватало. А-сан успокоил жену, сказав, что привезет пса на машине или грузовике. Однако он вскоре получил от жены письмо, которое сильно его огорчило. Жена требовала привезти собаку поскорее.

На третий месяц после отъезда жены над их домом разразился бой между соединениями «Б-29» и японскими истребителями. Один «Б-29» упал в море у Ои, волоча за собой черную полосу дыма. Спустя дня три, глубокой ночью, Токио сильно бомбили. «Район Акасака бомбят…» — на холме Магомэ стояли люди и переговаривались между собой. А-сан держал Сий-тяна на ремешке. Дыму было столько, что шерсть пса совсем закоптилась. Утром к ним добрался родственник, он жил в Акасака. Они пошли взглянуть на пепелище, и А-сан понял: медлить больше нельзя, — перед ним лежал выжженный город.

На шестом десятке А-сан стал учиться водить автомобиль. Нелегкое дело, когда нервы как струна! Дней через десять он уже кое-как крутил баранку. Из молодого бамбука и коробки из-под мандаринов он соорудил для Сий-тяна ящик и поставил его на заднее сиденье. Оставив дом на попечение родственника, он рано утром покинул Магомэ.

На другой день к вечеру А-сан дотащился на своей машине до равнины Кофу. Когда же он наконец взобрался на перевал Сасаготогэ и глянул вниз, на реку Фуэфукигава, радости его не было конца.

II

Они расположились в трех комнатах деревенского флигеля. Там была еще одна комната, в которой хозяева обычно разводили шелковичных червей.

Жена А-сана (она к этому времени уже не вставала), присев на постели, распоряжалась мытьем Сий-тяна. Наконец шерсть собаки обрела привычную белизну.

У сиделки Коносан было белое лицо и тонкие губы. Узкие глаза глядели на мир сквозь очки. Девятнадцати лет она появилась в семье А-сана и с тех пор неотлучно находилась при его жене. Однажды только отпросилась к больной матери и прожила на родине три месяца. В доме к ней относились как к члену семьи. А в деревне даже думали, что она дочь или молодая родственница хозяев. Ее сухощавой стройной фигуре очень шел белый халат, но последнее время она ходила в момпэ и иногда надевала фартук. Сий-тян был очень к ней привязан.

С легким сердцем отдав свой автомобиль хозяину усадьбы по прозванию Шестой Кузнец, А-сан взялся за работу. Он вскопал и засадил поле, несколько раз съездил за лекарствами в Токио, — словом, он делал все, что велели жена и Коносан. Он так усердно трудился, что некоторые принимали его за работника. Между тем в маленькую деревню все прибывали и прибывали эвакуированные. И один из них однажды возмутился: дескать, в такое трудное время, когда людям спать негде, кое-кто держит в доме собак. Дело было, несомненно, и в том, что семье А-сан завидовали: приехали раньше других, захватили трехкомнатный флигель и живут теперь вольготно, будто в Токио, бывшая служанка поддерживает чистоту и порядок. Не нравился им и надменный пес, который не жаловал никого, кроме хозяев. Мало того, они испытывали уж и вовсе странную неприязнь к очкастой Коносан, у которой хозяин на побегушках. И всякий раз, когда представлялся случай, эвакуированные старались натравить крестьян на семью А-сана.

Коносан ловко гадала на картах. Возможно, она научилась этому для того, чтобы развлекать больных. Было нечто таинственное в том, как она, закрыв глаза, длинными тонкими пальцами вытаскивала из колоды карты. В давние времена вблизи усадьбы, где они жили, были золотые прииски, и в деревне по привычке называли хозяина усадьбы Шестым Кузнецом. Как-то Коносан удачно нагадала его молоденькой родственнице суженого. Молва об этом тут же распространилась, и молодежь, даже из соседней деревни, стала наведываться к ней погадать. Покровительство Шестого Кузнеца и популярность Коносан как гадалки сдерживали недовольство эвакуированных, но вот однажды, когда Коносан гадала деревенской девушке, шпиц укусил за руку маленькую девочку, которую та привела с собой. Девочка хотела было погладить Сий-тяна, а тот вдруг вцепился ей в руку. Руку тут же перевязали, девочку отправили домой, но от страха, что на нее напала собака, похожая на белую лисицу, у девочки сделался жар. Дело усугублялось еще и тем, что на щеке у девочки остался шрам от когтей собаки. На другой день А-сан по настоянию Шестого Кузнеца отправился извиняться, но был с гневом выдворен из дома, где жила девочка.

«Где это видано, чтобы в такое трудное время, когда и людям-то негде спать, держать в доме собаку. Пусть привяжут во дворе. А не то всей деревней придем и убьем ее», — решили эвакуированные, и крестьяне были с ними согласны. Но больная, выслушав мужа, и не подумала сказать Коносан, чтобы та отправила Сий-тяна во двор.

На следующий день местные ребятишки, возвращаясь из школы, нарочно сделали большой крюк, чтобы заглянуть к ним во двор, но Коносан вела себя так, будто ничего не замечает.

Прошел еще день, и работавший на картофельном поле А-сан увидел, что к их дому направляется толпа мальчишек и старух с младенцами за спиной. Во главе толпы шел дед девочки, который прогнал А-сана со двора. У А-сана тревожно забилось сердце, он уныло поплелся за толпой, — ведь надо было что-то делать. Сий-тян заливался громким лаем. Поскольку дед девочки отверг пакет с деньгами, который по давнему обычаю деревни вручил ему вместо подарка Шестой Кузнец, дело принимало серьезный оборот.

III

Флигель был освещен солнцем, сёдзи раздвинуты. У стены на постели, устроенной на соломенном тюфяке, лежала больная. На краю тюфяка обложкой вниз валялась книга, которую Коносан читала больной. Сий-тян, посверкивая густой шерстью, вертел мордочкой, отбрасывающей длинную тень на стену, и непрерывно лаял.

Старик остановился поодаль, опираясь на палку, и дрожащим голосом заговорил:

— Гляди, какой бешеный! На людей так и кидается! А вы почему не сделали того, что было велено третьего дня?! Наглецы какие! Не понимаете слов, сейчас убьем вашего пса. Давайте-ка его сюда! Внучка моя вчера опять плакала от страха. Эй, Шестой Кузнец, а ну выходи! Падай ниц да проси прощения! И кого только ты к себе пускаешь?!

Предоставив Сий-тяну выяснять отношения с толпой, Коносан повернула свое белое тонкое личико к хозяйке и стала шептать ей что-то на ухо.

Тут, подзадоривая мальчишек, из толпы выступила старуха с младенцем за спиной:

— Вы почему не держите собаку на дворе, как дедушка велел? Псина-то американская! А ну тащите ее сюда!

Мальчишки стали с палками в руках подходить ближе к дому. Сий-тян залаял еще пуще.

— Ишь дрянь! — завопила обезумевшая старуха и, проворно подняв с земли камень, замахнулась на собаку. — На людей лаять?!

Камни посыпались градом. Сий-тян забился в угол. Камни резко стучали о деревянные стены флигеля, оклеенные чистой бумагой.

Коносан, стройная, в белоснежном фартуке, решительно встала и церемонно уселась перед толпой, которая придвинулась уже к самому флигелю. Очки ее сверкали на солнце. Сложив тонкие руки, она вежливо склонила голову. Белоснежный воротник оттопырился и сильно обнажил спину. О стену ударился последний камень, наступила тишина.