…«Нет, без остановки не обойтись» – почувствовала Марта и направила паробайк с лесной дороги по едва заметной тропинке прямо в лесную чащу. Выпитое в аэродромном буфете пиво, пройдясь в ее организме по кишечнику и кругам кровообращения – уже давно назойливо просилось наружу. Марта сбросила на сидение перчатки, достала из секретного бардачка своего паро-байка пару мягких салфеток, флягу с водой и, на ходу расстегивая молнии комбинезона, направилась в, показавшееся ей удобным, место под одной из небольших елей.

   …Марта ценила полностью принадлежавшие ей свободные минуты и, после остановки не спешила продолжить поездку. Она захотела выкурить сигарету и еще походить по хрустящим веткам, но вспомнила, что сигареты оставила механикам на аэродроме, – она догадывалась, что те, к сигаретам из ее рук, относятся как к артефактам.

   Пройдясь еще немного в сторону от дороги, Марта вдруг увидела необычную картину. По огромному шару, почти на трех метровой высоте – ползал человек в шлеме из пробки, вероятно соображая – как ему добраться до земли.

   Мгновенно оценив обстановку, Марта левой рукой вынула из кобуры «вальтер» и неслышно сняла с предохранителя. А правой – расстегнула левый наружный боковой карман комбинезона, где находилась сюрикенная обойма и, почти не размахиваясь, одним отработанным движением кисти – резко метнула сверкнувший, словно молния кусочек металла – в раздутый шар. Из продырявленного шара с громким хлопком, шипением и свистом вырвался наружу гелий с парами текилы. Николай, накануне переевший от волнения из аварийного сухого пайка, ударившись пятой точкой о мшистую землю, икнул и пукнул – почти одновременно. …Невидимое текиловое облако, покинув пронзенный брошенным сюрикеном и сдувшийся парашютошар, стало обволакивать – и Марту, …подобралось к ее лицу… И, легендарная, некоторым образом – уже при жизни, пилотица – Марта Брюгге, не избегавшая лобовых атак и прочих опасностей на своем истребительном бомбардировщике с победительной бело-черной свастикой на стабилизаторе, вдохнув паров текилы, выронила пистолет и свалилась наземь, словно скошенная травинка.

   «…А в чем видит, герр. Сталин, конечный смысл „мирового пожара“, раздуваемого вашими комиссарами?» – вкрадчиво, и вежливо вдруг поставил рейхсканцлер, как бы – не в тупик – советского вождя, вперив в него свой гипнотический взгляд. Сталин, не заснул под медиумическим взором фюрера. Он, Сталин, неспешно помял в руках трубку и сказал: «В вашем гэрманском фашизмэ, кромэ – крыка, дэмонстстратывности и заявляемой агрэссыи, – нэт ваабщэ ныкакова смисла!». Гитлер ничего не ответил, но ему польстило, что Сталин сказал – «вашем германском фашизме». Германского фашизма – еще не было, и Адольф только успел взять три урока фашизма у Бенито Муссолини, – дистанционно, по паротелевизионному приемнику.

   Стоит сказать, что Сталин и Гитлер на долгих переговорах по разделу Польши сдружились и уже стали, иной раз, понимать друг друга почти без слов. Этому в достаточной степени поспособствовал и казус с Генадием Зюгановым, который, взявшись неизвестно откуда, проколесил мимо беседовавших мирно вождей, да прямо перед ними, – в кабине старого чумазого паровозика с большой красной звездой на выпуклом паровозном лбу. Такие явления неудивительны в эпоху стимпанка, легко пронизывающего все измерения. Паровозик – остановился. Окатил клубами белого пара, стоявших ближе всех, Риббентропа, Молотова и всю двустороннюю свиту из генералов. Высунувшись из кабины паровоза, Генадий Ондреевич провозгласил, как всегда, – дело. Генадий Ондреевич – это было известно всем – всегда говорил дело. И он воззвал: «Плодитесь, размножайтесь, заселяйтесь, где хотите! Но только на виду у правительства народного доверия, которому народ разрешает распродавать недра, облигации и паро-циркониевые гаджеты! И не дай бог, чтобы вы притесняли коммунистов Пенсильвании, или поигрывали в либерастические игры! Уж мы, коммунисты, будьте уверены, отыщем деньги за распроданные неизвестно куда, наши советские недра! Наш пенсионный фонд единым строем выступает – за военное сотрудничество СССР и Германии!» При этих последних словах у едва не прослезившегося Гитлера возникло желание обнять Сталина. Но, вегетарьянски уважая протокол, фюрер только незаметно и с чувством коротко, рывком пожал левую руку собеседника. Паровоз, непонятно приехавший при полном присутствии полнейшего отсутствия рельсов, дав свисток, резво умчался. Видимо – на поиск денег, вырученных за проданные недра.

– Что есть – «гаджет», о котором говорил этот взволнованный человек в паровозной будке? – спросил Гитлер, наклонившись к уху Сталина. Советский вождь коротко мотнул головой и пожал плечами, дав понять, что – тоже не знает, что есть «гаджет». …Но, про себя, – Сталин о Гитлере подумал:

   «Гад же ты!».

   Марте, на некоторое время заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства. …Она, с родителями, – на пляже озера Штоссензее. Плещется в теплых его водах, …видит, плавающих у самого берега, маленьких юрких, шевелящих плавниками, рыбок и, в небе радостно голосящих, кружащихся чаек…

   Пришедший окончательно в себя и, испытавший удовлетворение от благополучного спуска с неба, и с дерева, на каком застрял, Баксков достал из кармана зеркальце и с радостью отметил, что «милоновская» рыжесть – с него спала. Он снова – о счастье! – тот же прежний любимец публики – неподражаемо поющий блондин! Николай, глядясь в зеркальце и поправив челку, – вдохновеннейше, совершенно бесплатно и даже не за аплодисменты, и неожиданно для самого себя, – вдруг, посреди утреннего леса, – запел:

   «Ивушка зеленая,

   над водой склоненная,

   ты скажи, скажи не тая,

   где любовь моя…».

   Марте, заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства. …Она, с родителями, – на пляже озера Штоссензее…

   …От громкого пения сознание Марты трансформировалось из сновиденческих миражей с теплыми водами детства – в действительность, и она приняла сидячее положение. Какой-то светлый парень в обрывках от шароспасательного устройства удивительно приятным голосом – пел на непонятном языке песню, берущую за душу. Вдруг Баксков заметил сидящую Марту, уже подобравшую свой «Вальтер» и на него направившую. От такой неожиданности сопран, любимец вождя, резко перешел на исполнение тирольской песни …и стал глохнуть, как патефон, истощивший энергию пружины. Марта не могла не отметить, что некой своей творческой вдохновленностью и добродушием, написанными на его лице, поющий парень выгодно отличался от всех самодовольных зазнаек из «Люфтваффе». …«Жаль, что он не фюрер» – подумала Марта. По истлевшим ошметкам «Таисия», кое-где валявшимся, Марта догадалась, что перед ней пилот сожженного ею же неизвестного дирижабля. «Мадам, мадам! – запричитал Баксков, не зная чешского, – я не маньяк! Карел Готт! Йозеф Швейк! Ян Гус! Отченаш Яношек! Хинди-Руси бхай бхай!…». …Ствол пистолета стал опускаться. Марта почувствовала, что этот бесхитростный парень ее притягивает, словно некий магнит. «Какой непонятный язык!» – досадливо и чуть слышно произнесла сама себе Марта по-немецки. И тут Баксков, который выучил немецкий раньше, чем русский по немецко-турецкому разговорнику, (разговорник бабушка подкладывала под низкую подушку ребенка в коляске) воспрял! – Фрау! Фрау, не стреляйте! – заговорил он на вполне понятном немецком – я потерпевший крушение дирижабля путешествующий несчастный русский артист, выигравший в корпоративное лото – сексуальный тур… Здесь, вдруг, он осекся, опомнившись, что сказал лишнее очень красивой женщине с бесстрашным, не умевшим не нравится лицом.

– Вот так сюрприз – сказала Марта, пряча в кобуру пистолет, – я думала, что плохой немецкий здесь знает только Анж Дуда. Но Анж – мне не нравится, по-моему, он обыкновенный торгаш, готовый продать земли Польши, а заодно – и Украины. Прошу прощения, если вас напугала.