Тяжело с этим согласиться, но еще хуже то, что этот убийственный портрет нарисовался благодаря показаниям людей, которые хорошо знали Силвеста. И главным среди них – признать это особенно больно – был Кэлвин. Силвест очень неохотно разрешил Паскаль общаться с бета-записью отца. Сделал он это под давлением, но и цену, как тогда думал, затребовал высокую.

– Я хочу, чтобы обелиск был найден и раскопан, – сказал Силвест. – Жирардо обещал дать мне допуск к полевым материалам, если помогу ему уничтожить свою собственную репутацию. Я честно выполнил свою часть сделки. Как насчет обязательств правительства?

– Это будет трудно… – начала было Паскаль.

– Не будет. И вряд ли обременит фонды вашей партии.

– Я поговорю с Жирардо, – сказала она без особой уверенности, – но с условием, что ты позволишь общаться с Кэлвином каждый раз, когда мне это понадобится.

Это была самая отвратительная из его уступок. Но цена – весь обелиск, а не та ничтожная часть, которая была откопана до переворота, – казалась недурной.

Его удивило, что Нильс Жирардо сдержал слово. Четыре месяца потребовалось на то, чтобы найти место раскопок и добыть обелиск. Без проблем не обошлось, но к этому Силвест был готов. Хорошо, что обелиск удалось откопать в целости и сохранности. Теперь его голографическое изображение можно было воспроизвести в камере Силвеста, увеличив любую деталь до требуемого размера.

Текст, выбитый в камне, представлял собой почти неразгадываемую головоломку. Сложная схема планетной системы до сих пор дразнила Силвеста своей раздражающей точностью. Чуть ниже ее находилось еще одно изображение, ранее скрытое грунтом, – похожая схема, но в гораздо более мелком масштабе, так что вся система превратилась в гало вокруг чего-то вроде кометы. Дельта Павлина представляла собой двойную звезду – два небесных тела, разделенные десятью световыми часами. Амарантийцы, видимо, о том знали: на второй схеме была тщательно изображена орбита и этой второй звезды.

Силвест задумался, почему он никогда не видел этой второй звезды по ночам: она хоть и тусклая, но все равно должна быть ярче прочих звезд, видимых с Ресургема. И тут же вспомнил, что она вообще не светит. Это нейтронная звезда – огарок, который когда-нибудь снова вспыхнет жарким голубым пламенем. А пока она так темна, что о ней не знали вплоть до первых космических полетов. Но на схеме орбита этой невидимой звезды отмечена, и ее сопровождает рой непостижимых иероглифов.

Еще хуже то, что вниз по обелиску сползают все новые и новые чертежи. Вполне вероятно, что они изображают какие-то другие планетные системы, хотя вряд ли кто-нибудь сможет это доказать. Как могли амарантийцы добыть эти сведения – о других планетах Дельты Павлина, о нейтронной звезде, – если у них не было межзвездных кораблей?

Вполне возможно, что самым важным является вопрос о возрасте обелиска. Анализ пластов, под которыми он погребен, дает примерно девятьсот девяносто тысяч лет. Видимо, захоронение имело место примерно за тысячу лет до События. Но для обоснования своих догадок Силвесту требуются гораздо более точные расчеты.

Во время последнего визита Паскаль он просил сделать ЗЭ-анализ обелиска. Можно надеяться, что она принесет результаты уже сегодня.

– Паскаль была мне полезна, – сказал он Кэлвину, который ответил на это насмешливым взглядом. – Не рассчитываю, что ты меня поймешь.

– Может, и не пойму. Но зато могу рассказать о том, что узнал.

Оттягивать не имело смысла.

– Ну и?..

– Ее фамилия вовсе не Дюбуа. – Кэлвин ухмыльнулся, наслаждаясь разговором. – Ее фамилия Жирардо. Она его дочь. А тебя, милый мальчик, они ловко поимели.

Вольева и Хоури вышли из «Жонглера и затворника» в ту пропахшую потом темноту, которую на «карусели» пытались выдать за ночь. Обезьянки-капуцины висели на ветках деревьев, обрамляющих торговую площадь, – эти прохвосты всегда готовы были пошарить в карманах прохожих. Где-то за круто искривленным горизонтом рокотали бурундийские барабаны. Неоновые молнии по-змеиному извивались в пышных искусственных облаках, свисавших с рельсов, проложенных по «небу». Хоури говорили, что иногда из них даже идет дождик, но ей еще не удалось попасть на это метеорологическое пиршество.

– Наш шаттл поджидает у «ступицы», – сказала Вольева. – Надо только сесть в радиальный лифт и пройти таможенный досмотр для убывающих.

Кабина радиального лифта противно лязгала, не отапливалась, воняла мочой и была пуста, если не считать комусо в плетеном шлеме, который брезгливо уселся на самом краешке скамейки, держа сякухати между коленями. Именно его присутствие, решила Хоури, остановило других пассажиров. Они предпочли дождаться следующей кабины, которые часто снуют между «ободом» и «ступицей».

Мадемуазель стояла рядом с комусо: руки сложены за спиной, вечернее платье цвета электрик касается пола, черные волосы собраны в скромный пучок.

– Расслабься, – сказала она. – Иначе Вольева заметит, что ты скрытничаешь.

– Убирайся!

Вольева поглядела на Хоури:

– Вы что-то сказали?

– Сказала, что тут холодно.

Как ей показалось, Вольевой потребовалось слишком много времени, чтобы проглотить эту ложь.

– Не надо говорить вслух, – отозвалась Мадемуазель. – И шептать не надо. Просто представь себе то, что хочешь передать мне. Имплантат ловит импульсы, создаваемые голосовыми связками. Попробуй-ка.

– Пошла вон, – сказала, вернее, подумала Хоури. – Убирайся ко всем чертям из моей головы! В нашем контракте этого нет!

– Моя дорогая, – возмутилась Мадемуазель, – у нас и контракта никакого нет! А есть у нас… как сказать?.. Джентльменское соглашение?

Она взглянула в лицо Хоури, ожидая реакции. Та смотрела в ответ с откровенной ненавистью.

– Ладно-ладно, – сказала Мадемуазель. – До скорой встречи.

И исчезла.

– Жду не дождусь, – проворчала Хоури.

– Извините? – спросила Вольева.

– Жду не дождусь, когда смогу выйти из этого свинарника.

Вскоре они добрались до «ступицы», прошли таможенный досмотр и сели в шаттл – корабль, предназначенный для полетов в безвоздушном пространстве. Он состоял из сферы с четырьмя ракетными двигателями, направленными под разными углами, и имел название «Печаль расставания» – ультра любят давать своим кораблям ироничные имена. Внутри шаттл чем-то напоминал рифленый желудок кита.

Вольева провела Хоури через несколько дверей и узких кишкообразных коридоров, где пришлось двигаться почти ползком; наконец они оказались в рубке. Здесь стояли похожие на ведра сиденья, а также имелась консоль, экраны которой показывали всевозможные полетные данные.

Илиа покрутила один из верньеров, и из консоли выдвинулся лоток со старинной клавиатурой. Пальцы Вольевой забегали по клавишам, вызывая изменения в колонках цифр на экранах.

Хоури с некоторым удивлением обнаружила, что у этой женщины нет вживленных датчиков и что ее пальцы – главное средство передачи и получения информации.

– Пристегнитесь, – обратилась к ней Вольева. – Вокруг Йеллоустона крутится столько всякой дряни, что мне наверняка придется несколько раз резко тормозить и разгоняться.

Хоури подчинилась. Несмотря на некоторые неудобства, связанные с ремнями безопасности, это была первая возможность как следует отдохнуть за несколько дней. С тех пор как ее разбудили, произошло многое, и все делалось в лихорадочной спешке. Пока она спала в Городе Бездны, Мадемуазель выжидала, не появится ли корабль, который идет на Ресургем. Учитывая, что Ресургем – не бог весть какой важный узел в непрерывно расширяющейся сети межзвездной торговли, ждать пришлось долго. С субсветовиками всегда трудно иметь дело: ни один человек, какой бы шишкой он ни был, не может иметь такое судно в единоличной собственности, разве что оно находится в руках его семейства уже несколько столетий. Сочленители субсветовиков больше не строят, а люди, владеющие кораблями этого класса, продавать их не спешат.