Нет вина веселья в чаше неба, да и надо просто быть глупцом,

Чтобы думать, будто может в чаше быть вино, коль чаша кверху дном.

Лишь невежда называет счастьем выгребную яму – этот мир.

Так ребенку кажется опухший сановито-важным толстяком.

Никому не сшила одеянья из нетленной вечности судьба.

Жизнь – халат парадный, жаль – короткий, и к тому же сшит непрочным швом.

Ветке, перегруженной плодами, угрожает камень подлецов.

В этом мире счастлив неимущий, что забот не знает ни о чем.

Перед нами узкая дорога, ночь темна, разбойники вокруг.

Проводник в дороге жизни нужен, чтоб с пути не с сбиться непутем.

Пусть садовник в юности прививки сделает, как саженцу, тебе,

Коль вкусить хорошее мечтаешь в сем саду, давно поросшем злом.

Кто, Джами, над бренностью вознесся и в пути утратил «мы» и «я»,

Может быть по внешности началом, а по сути может быть концом.

Зонтик от солнца под куполом неба весенние тучки раскрыли

На изумрудной подстилке тюльпаны-рубины шатры водрузили

Что о тюльпане сказать? Он блестящий красавец в багряной рубахе,

Свежею кровью убитых влюбленных смочивший подол в изобилье.

Нет, я не то говорю. Он красавец, взметнувший над травами пламя

Огненных ран умерщвленных сердец, чья нетленна любовь и в могиле.

Донышко чаши его золотое обильно присыпано чернью,

Точно Заллах забросал Фаридуна сокровиша черною пылью.

Диву даюсь, наблюдая, как ветер на воду наносит узоры,

Сотни рисунков – без чар колдовства, без малейших усилий,

В зеркале вод отражение трав с рамкой тронутой патиной, схоже.

Зеркало плеса – сиянье сердец, тех, с которых печаль соскоблили.

Ночь лепестковой чадрою завесила сад, чтобы утром просохла,

После того как ее постирала в ущербного месяца мыле.

Падает в чашу тюльпана роса, и бессмертные строки о камне,

Брошенном в чашу Маджнуна Лайли, зазвучали воскресшею былью.

Слово твое, о Джами, на весах дружелюбия взвешено точно.

В слове завистников нет равновесия, гири поставить забыли.

Я поднял выю помыслов высоких,

Освободившись от ярма стяжанья;

Презрел богатства, власть. Мне светит бедность:

Пред ней, как ночь пред солнцем, тьма стяжанья.

Ты дружбы не води с людьми глупей тебя,

Достойнейшим всегда внимай, благоговея.

И сам не докучай тем, кто мудрей тебя:

И мудрый хочет быть с тем, кто его мудрее.

Разочарован я: порядочных людей

Не вижу наяву, не вижу в сновиденьях.

От солнца жарким днем я в тень спешу скорей:

Мне не жара страшна, своей боюсь я тени.

Джами, раз не находится живых людей на свете -

Блаженны мирно спящие, им предназначен рай.

Осталась пыль на площади от тех, кто шел за правдой,

Но время пыль развеяло, пустым стал отчий край.

Был Хакани с родными разлучен

И в дом с одною дверью заточен,

Но в этой яме жить ему нельзя,

И выйти из нее не может он.

Он, как паук, сидит в углу,

Как муравей за камнем затаен.

Замок снаружи и суровый страж.

И узник в безнадежность погружен,

Он проливает слезы, как Джейхун,

Он самаркандским вздохом опален.

Отсюда выход только в небеса.

Глухие стены с четырех сторон.

На воле связан был его язык,

А здесь он сердцем к богу устремлен.

Но все ж, покамест он томится здесь,

Он от толпы презренных удален.

Не думай о блаженстве, Хакани!

Ты и надежд на радости лишен.

Моя дальновидная новорожденная дочь,

Увидев, что мир этот место плохое, – ушла.

Она поняла, что несчастья еще впереди,

От низких душою, от злобного роя ушла.

Она увидала, что в мире пороков и тьмы

Изноет, измучится сердце живое, – ушла.

Увидев, что беден мой дом и что я ей не рад,

Она в неизвестность, дитя дорогое, – ушла.

Увидев сестру свою старшую в черной чадре,

Подумав? «О, боже, мученье какое!…» – ушла.

Очень кислы плоды на ветвях государства

И не стоят того, чтобы их собирать.

Угощенья на скатерти мира невкусны

И не стоят того, чтобы мух отгонять.

Все дары и деяния шахов ничтожны

И не стоят того, чтобы их восхвалять.

В тени чинары тыква подросла,

Плетей раскинула на воле без числа,

Чинару оплела и через двадцать дней

Сама, представь себе, возвысилась над ней.

«Который день тебе? И старше кто из нас?» -

Стал овощ дерево испытывать тотчас.

Чинара скромно молвила в ответ:

«Мне двести… но не дней, а лет!»

Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,

Я – выше!… А тебе расти, как видно лень?…»

«О тыква! – дерево ответило, – с тобой

Сегодня рано мне тягаться, но постой,

Вот ветер осени нагонит холода, -

Кто низок, кто высок – узнаем мы тогда!»