Но слова Семёнова о том, что, условно говоря, коты проще, чем кажутся, дополнительно проверил и перевод пресловутого аванса. И выяснил, что Гиви Ашотович - да, но не Шугашвили, а Шенгелая - простой бомбила из Адлера, который о переводе со своей карты ни слуху ни духу, поскольку сам карту не оформлял.

   Опять задумался Николай Петрович думой великою, но тут уже и занавес близко, пора заканчивать водевиль, и вдруг ещё раз осенила его мысль светлая. Уж очень располагающе искренней была улыбка Семёнова. Так даже продавцы кукурузы не улыбаются, не то, что Старшие Следователи. А вдруг он тоже? Театрал.

   И всё ещё проще было. В смысле шприца. Никто ни с кем посторонним не договаривался и ничего никуда не проносил. Сама Лаврушина, например - в волосах своих пышных, которые "теперь" и подергать можно. А раньше "пальцем не тронь". А младший сотрудник, сидящий ныне в пресловутом "нестольотдалении", просто под руку попался и, видать, переусердствовал в "искусственном дыхании", за что и пострадал посредством тёзки главного местного театрала.

   И хотя, если подумать , можно было бы и ещё пару версий придумать, но тут как раз занавес подоспел. Да и читатель устал поди...

   Ах, да в программке к спектаклю ещё лирический постскриптум полагается. Но какой сюжет, такая и лирика:

   Ходили также слухи, что по завершении эпизода Николай Петрович сделал Марии Лаврушиной недвусмысленное предложение. Но та вежливо отказалась

   - Я просто люблю театр, - сказала она. И улыбнулась.

   Разумеется, речь шла о переходе на работу в соответствующую службу, а не то, о чём вы подумали. Николай Петрович всё-таки был профессионалом своего дела и заранее знал, когда не стоит совершать... Ну, скажем так, неразумные поступки. С другой стороны, почему бы и не попробовать: Москва ж, понты, ботекс.