– Много всяких карточек, диагнозов и прочего. – Вяземский отмахнулся. – Только я приехал… я хотел поговорить с тобой не об этом.

Будто почувствовав, что разговор мне не понравится, я невольно отступила. Всего на шаг. Но Роберт удержал за руку.

– Я был не прав тогда, – первое откровение прозвучало как гром среди ясного неба. – Вначале признаться было трудно, потому не искал тебя. А сейчас…

Левый уголок обветренных губ опустился.

– Выслушай меня, пожалуйста. Не знаю, сколько мне осталось, но ты должна знать. – Кадык на горле дернулся. – Аглая, если можно было бы жениться, то только на тебе. Я не слишком высокого мнения о твоих родителях, но у них как-то получилось воспитать совершенно особенную девушку. Настоящую, искреннюю, любящую. Созданную для брака и семьи. Может, вопреки.

Не думала, что Роберт еще когда-нибудь сможет довести меня до слез, но сейчас глаза защипало от влаги.

– Не надо дальше… – Слышать его признания оказалось больно. Все это было полной противоположностью тому, что он говорил раньше, и тому, во что я верила… тогда, сейчас. Всегда.

– Ты домашняя. Ради такой можно возвращаться домой хоть из далекой командировки, хоть с того света. – Вяземский не замолкал. Будто рядом стоял кто-то с таймером и отсчитывал его время, он говорил лишь быстрее и громче. – Не было ничего примитивного в твоей простоте. Я тогда не понимал этого. Не было ничего скучного в одинаковых вечерах дома. Не представляешь, как мне не хватало их потом.

– Пожалуйста, не надо…

– Я не прошу меня простить… Даже тревожить тебя больше никогда не стану. Но не сказать правду не мог. – Роберт внезапно отпустил мою ладонь. Ссутулил плечи. Ничего не осталось от того атланта, которому я поклонялась. – Ты правильно сделала, что ушла. Надеюсь, что с другим у тебя получится лучше, чем со мной. Должно получиться. Такое сокровище ни один вменяемый мужчина не упустит. А такой слепой идиот, как я, вряд ли еще встретится.

– Даже в этом хочешь быть уникальным? – сквозь слезы я все же рассмеялась.

– Надо же как-то поддерживать самооценку. Тебя давно нет. А с такой гордостью на меня больше никто смотреть так и не научился.

– Наверное, ты плохо искал.

– Куда нам, орлам, до простых смертных? Не замечал больше никого. – Он снова горько усмехнулся. – А когда замечал, вспоминал текст записки одной шустрой девчонки и пролетал дальше. Не хотел снова доводить кого-то до «не могу больше» и «лучше останусь одна».

– Гуманно, – голос сел.

Будто понял, что его время окончательно истекло, Роберт бросил взгляд на мою руку, но не попросил поцеловать ее на прощание.

– Не оставайся одна, девочка. – Он вдруг стал таким серьезным, каким не был, даже намекая на свою болезнь. – Ты не из тех, кто легко сможет тянуть эту лямку. Да, упрямства у тебя хватит. Но это не твое. Там, наверху, для каждого расписана роль. Но твоя точно не в одиночестве. Слишком много тепла. Сгоришь, если не отдашь другому.

– И ты так уверен в моей роли?

Я уже не сдерживала слезы. Они текли ручьями, будто слова этого давно чужого мужчины… старика срывали и старые, и новые заплатки на стенах дамбы.

– Я там, – Роберт взглядом указал вверх, – уже почти местный. Мне теперь все видно. А тебе одной оставаться не надо. Из-за меня не надо тем более! – Он стер большими пальцами две влажные дорожки с моих щек. Совсем как я, убрал руки в карманы. – Ты прости.

Марат

Погода для прогулок по лесу сегодня выдалась не самая удачная. В Питере, когда я вылетал три часа назад, светило солнце. Здесь же, в лесу под Воронежем, все небо было закрыто серыми тучами, и в любой момент мог начаться дождь.

Ни один уважающий себя охотник не поперся бы в глушь по такой погоде. Ни один любитель прогулок по свежему воздуху не решился бы морозить зад перед дождем.

К счастью, охотиться или стаптывать ботинки я не собирался. Все, что было нужно, – дождаться, когда, скрипя старой подвеской, на опушку выедет Опель Фронтера, и не сдохнуть от кайфа, когда с заднего сиденья мне передадут люльку с розовощекой девочкой.

Алгоритм не новый. Больше десяти раз я исполнял каждый пункт, а сердце все равно заходилось, как перед инфарктом. Хоть вози с собой набор для реанимации или катайся на эти встречи в машине скорой помощи.

Сейчас тоже накатывало.

Смотрел на приближающуюся тяжёлую машину. Пятый раз мыл руки антисептиком. И вдохнуть нормально не получалось. С каждым метром за грудиной болело все сильнее.

Совсем как год назад, когда узнал, что скоро стану папой.

Год назад. Санкт-Петербург.

В моем прошлом хватало паршивых дней, но этот уверенно метил на первое место. Гроб с телом бывшей девушки. Убитые горем родители, которые проклинали меня за то, что отправил Карину на свою кипрскую виллу. Тишина в квартире.

Тишина убивала сильнее всего.

Я готовился к ней морально. За ночь со Штерном мы просчитали все. Его хакер загрузил в Инстаграм нужные фотографии полугодовой давности. Брошкина, прокляв меня по телефону, состряпала документы на увольнение помощника генерального директора. Секретарша выучила текст, который предстояло сказать Аглае.

Вместе с Димой мы заменили всех телохранителей. Общими усилиями убедили Бадоева обеспечить Аглае врача, а потом убраться из ее квартиры. Мы даже успели продумать, как устроить незаметную охрану моей мышке на будущее.

Это была адская ночь. Я за компьютером на Лимасоле. В гостинице недалеко от морга, где лежало тело Карины. Штерн с термосом кофе у себя в охранном бюро.

Но если бы я только знал, каким «счастливым» будет следующей день и следующая ночь!

В аду нет отдельного круга для тех, кто обманывает любимых. Ад для них начинается при жизни. С пустой вешалки, где еще недавно висел женский плащ. С опустевших шкафов. С барной стойки, на которой, будто почетный караул, всегда стояло две чашки, а сейчас сиротливо поджидала одна.

Раньше я думал, что не смогу снова привыкнуть к женщине в своем доме. После смерти Насти ни одна из любовниц не оставалась здесь на ночь. Всем вызывал такси или отвозил домой на своей машине.

А с мышкой всего за месяц умудрился впасть в зависимость от нее в моей кровати, на моей кухне, на каждом сантиметре моего жилища.

Спать – только в обнимку. Есть – с рук. С закрытыми глазами брать что угодно с чужой вилки. Целовать перед сном, после сна и вообще при любом случае или без него. Спорить по рабочим вопросам, а потом еще жарче спорить о том, что дома работа не обсуждается.

Я не знал, как живут другие пары. Занимаются ли они сексом так часто, как занимались мы. Засыпают ли вместе перед телевизором, не досмотрев до конца ни одного фильма. Умеют ли целоваться настолько долго, что кофе приходится греть дважды.

Может, для кого-то это было неправильно. По-юношески, будто впервые окунулись в отношения.

Но у нас все получалось именно так. Без просьб, без бытового подкупа, без занудных разговоров о правилах и рамках, о которых из каждого утюга талдычат новомодные психологи.

Мне досталась неправильная мышка. Без стандартного женского набора привычек и напряженного графика «техобслуживания» в салонах и спа.

А ей достался я. Голодный до ее искренности. Слетающий с катушек от невинно закушенной губы или мелькнувшей в отвороте халата ножки. Любой телевизионной передаче предпочитающий смотреть, как подо мной выгибается и кончает любимая женщина.

Сложились, как пазлы.

Задышали полной грудью. Радость от жизни почувствовали. Пока одна сволочь в моем лице сама все не разрушила. Хладнокровно. За считаные часы.

Ночью, пожалуй, было больнее, чем днем.

После аэропорта я лишь на несколько минут заехал домой. Стиснув зубы, принял душ и переоделся. А ночью сбегать на работу было поздно.

Ночью пришлось знакомиться со всеми последствиями своего поступка. Под стук дождя в окно, под хмурый взгляд Бадоева, который до глубокой ночи не желал «выписываться» из моей квартиры. Под боль где-то в районе желудка, будто меня нафаршировали ядом и сейчас он медленно разъедал изнутри.