К примеру, девушка в детстве постоянно подвергалась абьюзу и инцестуозному использованию со стороны родственников. Близкие – это те, с чьей стороны ждешь защиты и поддержки, но в ее жизнь именно они привнесли огромную небезопасность. Ранняя сексуализация вызывает отвращение, однако показывать его нельзя – и ради сохранения «доброго» отношения с близкими людьми приходится подавлять отвращение, страх, ненависть, ярость. Все эти сильные чувства направляются на саму себя для того, чтобы создать и сохранить иллюзию любви близких и адекватности их поведения. Она сама при этом становится чудовищно плохой, омерзительной, той, что не имеет права жить. В детстве такая стратегия спасает ее от сумасшествия и отвержения со стороны семьи, но когда она взрослеет, появляется «непонятно откуда взявшаяся депрессия» и поселяется надолго. Теперь, когда внутренняя «война» и выживание позади, психика возвращается к тому, что было недопрожито. Психика предъявляет счет за расщепление и подавление. Депрессия «предлагает» заняться собой и высвободить подавленное, начать переживать то, что было отрезано. Психика больше не хочет обслуживать окружение и замыкается на саму себя.

Травматичное детство вообще, к сожалению, прекрасный и почти неистощимый источник депрессии. Потому что счет за выживание приходит по мере взросления, и счет этот – не наказание, как может показаться, а возможность. Возможность заняться собой, разобраться в прошлом и начать жить.

На самом деле и без травматичного детства нам достаточно часто приходится подавлять свои чувства. Когда на нас орет начальник, прямо в этот момент, как правило, мы не можем выразить все то, что у нас рождается в ответ на его претензии. Мы сдерживаемся, но потом все же большинство людей находят способ выразить досаду, недовольство или гнев, и в худшем случае достанется ребенку, кошке или жене (мужу), а в лучшем – он(-а) встретит коллегу, и они обсудят эту историю, обмусолят, переживут.

Получается, что подавление чувств, реакций и желаний – неизбежная часть социального общения. Иначе мы бы постоянно разбивали друг другу головы чем придется – от ярости, ревности, зависти, желания обладать. Цивилизация во многом строится и функционирует на способности сдержать первый импульс. Но при этом и на возможности в итоге вербализовать, переварить, обработать, прожить все то, что сначала было приглушено и удержано. Собственно, для этого и дан нам психический аппарат.

Поэтому если размышлять о подавлении как о механизме, способном спасти общество и самих себя от разрушения, то получается, что нам нужно совершить трудновыполнимое – пройти по краю лезвия между удерживанием и подавлением желаний и возможностью их все-таки вербализовывать, перерабатывать, реализовывать и выражать. Это чаще всего нелегко даже при отсутствии травматичного детства и сложного прошлого опыта.

Поэтому психотерапевтическая работа с депрессией не бывает простой и быстрой. Мы не можем просто распаковать упакованное и выпустить всех «монстров» из подземелья. Сначала нужно создать безопасные для этого условия. Но об этом чуть позже – в Главе 3, посвященной работе с депрессией.

Есть все-таки разница между действием и желанием. Когда желание подавляется, когда ты его себе не позволяешь испытывать, то появляется большая вероятность того, что разыграется и свершится действие. Так психика сопротивляется отщеплению важного – наших желаний. Мы что-то решаем головой, а потом не замечаем, как мы уже что-то сделали. Я уверена, что вы часто встречали таких людей, которые внезапно наедаются до отвала, хотя они на строгой диете; которые запрещают себе тратить деньги, напиваться, спать до обеда, но потом снова и снова делают это. Возможно, и с вами такое случалось… Если бы нам разрешали хотеть, несмотря на нежелательность или невыполнимость действия, у нас бы не было половины наших психических проблем.

Хотеть очень важно, но делать это совершенно не обязательно. Хотеть и делать – разные вещи, тем, у кого они слеплены, неплохо бы разлепить. Если бы мы позволяли себе хотеть бросить школу… Если бы понимали, что хотеть сладкого, жирного, вредного – нормально… Так же, как хотеть дружить с плохим мальчиком, прогуливать уроки, не спать до утра… Чуть позже мы понимали бы, что люди хотят, чтобы их любили вечно, хотят никогда не расставаться с любимыми, хотят стабильности, богатства, успеха, известности… И тогда мы могли бы не подавлять в себе эти естественные желания, не считаясь с ценой.

Самое неприятное в этом всем то, что если я действительно пойду за своим желанием и брошу писать, то депрессия мне все равно обеспечена. А все почему? Потому что важная часть меня будет не реализована. И об этом следующий параграф.

В экзистенциальной психологии есть понятие «онтологическая вина». Впрочем, в процессе выживания мы с ней не очень часто сталкиваемся, потому что онтологическая вина – следствие относительно благополучной жизни. Это вина за нереализованность собственного потенциала. Говоря проще, в каждом из нас заложено так много, наша личность настолько богата, масштабна и объемна, что неустанно взывает к тому, чтобы мы реализовали хотя бы какую-то часть из заложенного в нас природой.

Если мы не слышим этого зова или игнорируем его, то нас непременно начнет посещать чувство вины. Поначалу в виде легкой тоски, беспокойства или недовольства, в виде явного и неявного вопроса: «Все ли ты сделал (делаешь) для того, чтобы проявиться в этом мире как можно более полно, раз уж тебе выпал такой шанс? Ведь другого такого, как ты, не будет. Как ты распорядишься своей уникальностью?» Этот голос легко заглушить разными аргументами: «Я, конечно, хотел много чего, но уж точно не работать младшим помощником менеджера средней руки. Однако я не могу сейчас менять свою жизнь, у меня дети, собаки, ипотека, планы на отпуск, да и работа вроде бы ничего: платят достойно, социальный пакет, перспектива карьерного роста. Все изведано, исхожено, проверено, понятно, зачем что-то менять?»

И дело, конечно, не в том, чтобы немедленно уволиться и заняться модным делом под названием «поиск себя», а в том, чтобы признаться самому себе, что я больше, чем то, что я знаю о себе, чем занимаюсь. Я не только мать, не только бухгалтер, не только приятный в общении человек, не только хороший друг и т. д.

Даже в пресловутом «поиске себя» мы привыкли смотреть скорее по сторонам, чем внутрь. Друг открыл модную кафешку, может, и мне нужно тоже? Подруга владеет интернет-магазином, а я что? Коллега ходит на йогу, ей очень помогает, наверное, и мне стоит начать?

Сложность в том, что для многих смотреть внутрь – это как смотреть в бездну, которая, как мы знаем, если смотреть долго, начинает всматриваться в тебя. При взгляде внутрь мы иногда можем обнаружить лишь пугающую пустоту. А пустота – это точно не то, что мы ожидали и хотели бы там, внутри себя, увидеть, поэтому мы начинаем немедленно смотреть по сторонам.

Чем более нарциссически мы организованы, тем страшнее и невозможнее остаться с этой пустотой хотя бы на какое-то время. В этот момент нам сложно представить, что пустота – это возможность появиться чему-то из глубины, какому-то важному желанию, мысли, идее, чувству. И нужно всего лишь подождать, выдержать этот естественный дискомфорт от переживания отсутствия идей и желаний. А потом не обесценить то, что появится, не счесть проявленное глупым, банальным, недостойным внимания.

Дело в том, что мы все одновременно очень обычны и совершенно неповторимы. Не всегда просто жить, осознавая и принимая обе части этого парадокса. Так и хочется выбрать один из полюсов и успокоиться. Но выбирая обычность, мы не даем возможности проявиться нашей уникальности. Нам не хочется признавать тот факт, что каждым как-то прожитым днем своей жизни мы оказываем влияние на мир. Неприсвоенная и нереализованная уникальность будет отзываться в нас тоской – большей или меньшей, но будет. Умирающие деревни и маленькие городки у нас заполнены разочарованными и пьющими мужчинами. Им негде проявить себя, мало возможностей повлиять хоть на что-то. Женщина еще как-то может реализоваться: рожая детей, творчески готовя борщ, придумывая новое платье. А мужчинам сложнее. Если мужчина нашел себе дело по душе – он спасен. Если он понимает, что может влиять на то, что вокруг, – он почти счастлив.