– Ты о чем?

– Моя любовь тебе ни к чему.

Я смотрю в окно, но вижу не ночь, а Никки, родителей. Я зажмуриваюсь и прогоняю образы прочь.

Джош дует на чай, хотя тот уже холодный.

– Ты о подруге, да?

Видимо, до всех доходят эти слухи. Даже до Джоша, который приехал сюда всего три недели назад.

Я киваю, но ничего не говорю. Сумрак запрыгивает мне на колени и смотрит на меня, словно желая убедиться, что я все еще люблю его. Я целую его в макушку, и он начинает мурлыкать.

– Ты же завтра улетаешь, так что ни о чем не беспокойся, – говорю я чуть громче, пытаясь заглушить повисшее в воздухе напряжение.

– А знаешь, я все равно отлично провел время. Пятьдесят фунтов стоили этого.

– Что?

– Я поспорил с ребятами, что даже после равноденствия ты не разлюбишь меня, – смеется Джош, но немного неловко. – Не всегда же выигрывать.

Живот у меня как-то мерзко скручивает, и я делаю глоток чая, чтобы заглушить это чувство.

– Ты поспорил на меня?

Джош встречается со мной взглядом, и выражение его лица меняется. Кажется, он только сейчас понял, как ужасно прозвучали его слова.

– По-дурацки как-то вышло. Я просто хотел сказать, что мне было очень хорошо с тобой. Правда.

Джош тянется к моей руке, но я отстраняюсь.

– Так хорошо, что ты поспорил на деньги с друзьями об этом.

– Да это просто глупое пари. Прости меня. Я сказал чистую правду.

Джош опускает глаза, а у меня просто нет сил на огорчения.

Мне неловко. Но еще больше становится неловко от того, что его слова задели меня. И я не хочу, чтобы он узнал об этом.

– Мне тоже было хорошо с тобой, – наконец говорю я. – На пятьдесят фунтов точно потянет, – добавляю колко, но Джош улыбается.

– Да, – соглашается он.

Как обычно, в конце лета я клянусь больше не заводить романов. Летом я жажду прикосновений, жажду близости другого человека, и я поддавалась своим чувствам эти три года, потому что они неважны. Моя привязанность длится недолго, и опасность никому не грозит.

Однако со временем постоянные перемены стали казаться мне проклятьем, и больше я не хочу их. Не хочу видеть, как моя собственная неуверенность отражается в глазах других.

И сейчас, с наступлением осени, увидев разочарование на лице Джоша и выдавив из себя извинения, я понимаю, что оно того не стоило.

Я беру из рук Джоша пустую кружку и встаю как раз в ту минуту, когда черное небо пронзает ярко-зеленая вспышка.

Я смотрю в окно. Джон подходит ко мне.

Еще одна вспышка.

– Видел? – спрашиваю я.

– Да.

В его голосе звучит резкость, который не было ранее.

Затем появляется темно-красный свет. Он плывет по небу, словно атласная лента, которой взмахивает гимнастка. Его сложно не заметить.

Я выпускаю кружки из рук. Они падают на пол и разбиваются.

Я выбегаю из хижины, Джош держится рядом.

Нестабильность атмосферы обжигает кожу, как только мы оказываемся снаружи. Тысячи крошечных разрядов щиплют руки так, что волоски встают дыбом. Пока мы бежим к садам, световое шоу продолжается. Цвета танцуют в ночном небе зелеными и голубыми волнами, фиолетовыми и желтыми завитками, словно само солнце, как художник, рисует по небу.

Северное сияние заливает наш городок удивительным светом. Но мы ведь не на Аляске, не в Норвегии или Исландии. Мы на севере Пенсильвании недалеко от гор Поконо.

И меньше всего мы ожидаем увидеть здесь северное сияние.

Ученики праздновали в саду равноденствие, но смех и радостные возгласы быстро сменились тревожным шепотом, а потом и вовсе молчанием. На мощеных дорожках стоят брошенные кружки с сидром и чаем с корицей. Все ведьмы смотрят на небо.

Джош стоит рядом со мной. Он больше не расслаблен, как обычно, спина выпрямлена, а кулаки сжаты.

– Ты такое уже видела раньше?

Его глаза широко распахнуты, в голосе звучит любопытство. Любопытство и страх.

– Нет.

В небе висят ярко-зеленые арки, мерцающие вверху оттенками красного и розового. Кто-то позади ахает, и холодок бежит у меня по спине.

Вот уже двадцать лет как ведьмы работают на северном и южном полюсах, помогая направлять заряженные частицы Солнца. Мы невосприимчивы к излучению этих частиц, но, если они проникнут сквозь атмосферу, уровень радиационного отравления для теневых возрастет.

Теневые твердят, что магия – это наша стезя и они не хотят вмешиваться, не хотят стоять у нас на пути. Да только они не понимают одного – они уже стоят у нас на пути, такой огромной преградой, что мы не можем обойти ее. Их безразличие настолько ядовито, что разрушает наш единственный дом. Магия – лишь временная мера, стабилизатор. Она не решение. Нам нужна помощь теневых, но те и слушать не хотят, что это они вызывают проблемы, что сейчас они и есть проблема.

Мы делаем все, что в наших силах, но остальное уже зависит от них.

– Что за чертовщина творится?

Джош не сводит глаз с сияния, и сдается мне, что он не сильно жаждет получить ответ.

– Ведьм мало. Они не могут охватить все места, освоенные теневыми. Никогда мы не должны были использовать так много магии. Земле нужны неизведанные территории, свободные от людей и их влияния. – Я продолжаю смотреть в небо. – Теперь планета дает отпор, и мы не можем справиться с ним.

Налетает еще один порыв солнечного ветра, и небо озаряется фиолетовым светом, который в ту же секунду заливает весь сад.

– По идее, нам должно хватить сил, чтобы все стабилизировать, – произносит Пейдж позади меня.

Я не видела, как она подошла, но меня не удивляет, что она здесь.

– Ты о чем? – спрашивает Джош.

Пейдж оглядывает его с головы до ног. Она слегка хмурится и переводит взгляд на меня.

– А ты разве не знаешь? Мы благословлены, ведь в наше время родилась высшая ведьма.

– Не надо, Пейдж.

Шея у меня начинает гореть.

Я смотрю на Пейдж, но той все равно.

– Чего не надо? Мне кажется, он имеет право знать, что из-за тебя мы все в опасности. Ведь ты не хочешь использовать свою силу. Не случайно же, что за целое столетие высшая ведьма родилась именно сейчас, когда она так нам нужна. Только нам досталась такая, которая не хочет иметь дела с магией, – резко бросает Пейдж.

Вот что происходит, когда доверяешься кому-нибудь. И пусть отношения уже окончены, другие будут знать твои тайны. И будут знать, как уколоть больнее.

– У Клары есть на то причины.

Приятно, что Джош заступается за меня, но это не поможет.

– Я знаю о ее причинах побольше твоего, – едко замечает Пейдж, и Джош проглатывает слова, которые хочет сказать. Она смотрит на меня. – Все изменилось. Если кому-то придется погибнуть, чтобы помочь тебе, так тому и быть.

Она звучит как истинная зима, но все же в ее голосе проскальзывает нотка грусти.

– Вряд ли Никки согласилась бы с тобой.

Я говорю это так тихо, что только Пейдж меня слышит. Слова больно ранят ее. Она отшатывается и с трудом сглатывает.

Как я хочу забрать свои слова обратно. Смерть Никки причинила Пейдж не меньше страданий, чем мне. Мы трое были неразлучны. Страстный и спонтанный характер Никки сочетался с искренней и добросовестной натурой Пейдж, и обе они были идеальным балансом для меня.

Когда мы с Пейдж начали встречаться, Никки даже бровью не повела. Мы часами думали, как сказать ей об этом, мучаясь над каждым словом.

Когда мы наконец признались, Никки расхохоталась и воскликнула:

– Да на вас лиц нет от ужаса!

Она смеялась так сильно, что начала задыхаться. Слезы текли по ее лицу, и вскоре я уже сама начала хохотать. Наш смех был таким безудержным и таким нелепым, что даже Пейдж не смогла спокойно смотреть. И все. Больше мы ни разу не говорили об этом, а Никки никогда не чувствовала себя третьей лишней, потому что никогда не была таковой.

Я отгоняю воспоминание и смотрю на Пейдж.

– Никто не смеет указывать, как мне жить. Даже ты.

Гнев в глазах Пейдж сменяется печалью, и она качает головой.