Гром грохочет за темными тучами, которые скрывают восходящее солнце. Стараясь как можно больше дистанцироваться от этой женщины, я бегу трусцой по сырому лесу, дыхание вырывается клубами белого пара.

Эта женщина забрала гораздо больше, чем мои основные ресурсы, время и энергию. Ее присутствие мешает всему, ради чего я прихожу сюда. Вся моя жизнь, средства к существованию и будущее зависят от моего побега, и ее вмешательство может иметь разрушительные последствия.

Она не может быть здесь.

И должна уйти.

Мне нужно избавиться от нее.

ДЖОРДАН

В течение следующих нескольких дней я сплю больше, чем бодрствую.

Гризли Адамс будит меня односложными требованиями и минимальным зрительным контактом.

— Таблетки.

— Еда.

— Уборная.

Я покорно повинуюсь, чтобы быстрее вернуться в страну снов, с надеждой, что проснусь исцеленной и готовой уйти отсюда. Течение времени становится бессмысленным и измеряется только содержимым в моей миске.

Проглотив последний кусок густой овсянки, я знаю, что уже утро, и пытаюсь снова заснуть. Но впервые за несколько дней не могу.

Мне надоело лежать на спине, и я пытаюсь сесть. Ребра уже не так болят, но мышцы ноют от сна на безжалостном деревянном полу. Я сажусь у стены и смотрю на книги, стоящие на ближайшей полке. «Над пропастью во ржи». «Великий Гэтсби». «Повелитель мух». Я не читала книгу, но видела фильм. Я бросаю взгляд на Гризли, который, как всегда, сидит за маленьким столиком спиной ко мне. Интересно, читал ли он ее?

«Моби Дик». «Потерянный рай». «Полное собрание сочинений Уильяма Шекспира». Удивительно. Гризли читает Шекспира?

— Ты все это читал? — Мой голос звучит, как гравий, волочащийся по битому стеклу. Сколько времени прошло с тех пор, как я его использовала?

Его большое тело остается неподвижным, но мышцы напрягаются, как будто мой голос раздражает его нервы. Секунды молчания тянутся между нами, прежде чем он утвердительно хмыкает. Или, по крайней мере, я предполагаю, что это утвердительно.

— Шекспир, да? — Я возвращаюсь к чтению корешков из его потрепанной библиотеки. — «Последний из могикан». Книга как будто об этом месте. Кажется, в этих горах жило племя могавков.

Еще одно ворчание, на этот раз более раздраженное.

— Ирокезов. — Его голос такой глубокий и ворчливый, что я задаюсь вопросом, не ослышалась ли я, потому что…

— Что?

Мужчина прочищает горло, и его плечи напрягаются вокруг ушей, как будто ему больно говорить со мной.

— Ирокезы жили в этих горах. Их племена включали могавков. Не могикане.

— Я думала, это одно и то же. Например, как людей, живущих в Канаде, называют канадцами.

— Нет.

— Хм… век живи — век учись, — говорю я, в основном себе, и замечаю, что получила от него ответ, когда он почувствовал необходимость меня поправить. — Какой сегодня день? — Я жду ответа, который так и не приходит, и задаюсь вопросом, не следит ли он за временем. В конце концов, зачем ему это? Не то чтобы ему нужно было на работу или на самолет. — Как давно я здесь?

— Неделю.

Ответ пришел достаточно быстро. Мужчина явно считает эти дни. Он не единственный, кто с нетерпением ждет того дня, когда мы расстанемся.

— Сегодня я чувствую себя намного сильнее. — Я надеюсь убедить его, что у нас общая цель — вытащить меня отсюда к чертовой матери.

Мужчина продолжает молчать, и я возвращаюсь к книгам.

— Могу я прочитать одну?

Ответа нет.

Протянув руку, снимаю с полки «Последнего из могикан» и, сдув тонкий слой пыли, открываю книгу.

АЛЕКСАНДР

Я все еще не могу смотреть на неё. Особенно когда на ней моя рубашка.

На следующее утро после ее первого опыта с уборной я подумал, что прогулка за свежим кроличьим мясом отвлечет меня от мыслей о ней в моей одежде. По незнанию я совершенно не осознавал, как повлияет на меня вид ее в моих спортивных штанах и рубашке.

То, что началось как знакомая ярость от того, что вижу другого человека в своих вещах, использующего мои ограниченные ресурсы, превратилось в тихое раздражение. Полагаю, что из-за того, что она в основном спала, я не мог спорить и заставить вернуть мне мои вещи. Чего я ожидал от нее, ходить голой?

Весь день я готовил тушеного кролика и стирал ее грязную и окровавленную одежду, чтобы ей было во что переодеться. У меня было намерение заставить ее переодеться в свои собственные вещи. Но потом я мельком увидел что-то бледное и нежное, спрятанное под ее одеждой. Бледно-голубые кружевные трусики. Что-то в этой мягкой женственной ткани изменило мое представление о женщине на моем полу. Она была свирепой и раздражающей и использовала мои вещи, но все еще была беспомощной и хрупкой, и, несмотря на ее отношение, очень уязвимой.

Это не меняет того факта, что вид ее в моих вещах пробуждает что-то глубоко внутри, что кажется неуравновешенным и немного диким. Я не доверяю себе.

Для меня лучше вообще не смотреть на нее.

Нет, так лучше для нас обоих.

И поэтому стараюсь смотреть как можно меньше.

Мне легко притворяться, что ее здесь нет, за исключением тех моментов, когда она просыпается и не перестанет говорить.

— Война между французами и индейцами? Это не может быть правдой.

Женщина, молча, читала за моей спиной на своем месте у дровяной печи. Я должен был догадаться, что она не будет молчать долго.

— Нам бы рассказали об этом в школе. — Я слышу, как переворачивается страница, за которой следуют секунды тишины. — Удивлена, что никто не додумался снять по книге фильм.

Она не может быть серьезной. Думаю, что ей около двадцати пяти, что означает, что она была ребенком, когда вышел фильм.

— Киану Ривз мог бы сыграть Соколиного глаза.

Какого хрена.

— Такой Джон Уик в туземном стиле, понимаешь?

Я медленно оборачиваюсь, надеясь, что она не услышит, как я двигаюсь, и не поднимет взгляд от книги, но меня встречают эти большие серые глаза, танцующие от смеха.

— Видел бы ты сейчас свое лицо, — смеется она. — Можно подумать, я только что сказала тебе, что «Харлей Дэвидсон» сделан в Китае.

Я хмурюсь.

— О, это компания — производитель мотоциклов, если ты не знаешь.

— Я знаю, что такое «Харлей».

Она поднимает руки и ухмыляется.

— Прости, Гризли Адамс. Я просто подумала, ты родился здесь и воспитан волками.

— «Харлей Дэвидсон» делают в Китае. Среди прочих мест.

Ее улыбка исчезает, челюсть падает.

Я наклоняю голову.

— Не может быть.

Она не может быть такой невежественной.

— Война между французами и индейцами действительно произошла, и по «Последнему из могикан» уже сняли фильм.

Ее довольная улыбка подтверждает, что она не невежественна. Она специально подначивала меня, и я попался на удочку.

Разочарованный тем, как легко она смогла добраться до меня, я возвращаюсь к работе с рыболовной приманкой и пытаюсь подавить раздражение, которое скручивает мой желудок. Теперь, когда у нас кончилось свежее мясо, я надеюсь раздобыть немного рыбы. У меня есть немного сублимированных продуктов, но я хотел бы сохранить их только для чрезвычайных ситуаций. Наличие дополнительного рта для кормления значительно напрягло мой рацион питания.

— Куда ты идешь? — спрашивает она, когда я встаю и беру свою удочку и припасы. — Ловить рыбу? Поблизости есть озеро? Я могу пойти…

Я захлопываю дверь, прежде чем она успевает произнести еще хоть слово.

Эта хижина всегда была моим убежищем. С ней же она больше похоже на обитую войлоком камеру.

От хижины до озера всего несколько минут ходьбы. Потрепанный причал простирается всего на несколько метров вглубь озера, а старая гребная лодка перевернута на берегу и в основном съедена стихией. Каждую осень я говорю себе, что, когда наступит лето, я переделаю причал и куплю новую лодку, но каждый раз слишком занят, чтобы это делать. Учитывая гордость моего деда за свою собственность, держу пари, что он грозит мне пальцем из могилы за то, во что я позволил ей превратиться.