Я прошла дальше. Внутри домик был теснее, чем казалось снаружи. Всего кухня и одна большая комната, видимо, спальня. Как только я переступила порог кухни, мне сразу стало не по себе. Все было так, словно тут кто-то жил, а потом внезапно умер или пропал. Вся мебель, кухонная утварь на месте. На столе стоят тарелки с едой. Давно сгнившей, засохшей, но едой. Все готово к обеду. Или ужину.

Я зашла в спальню. То же самое. Кровать, тумбочки, все вещи на месте. На столе ручки, книги, все покрыто слоем пыли. Я подошла к шкафу и потянула дверки на себя, ожидая увидеть внутри скелеты жильцов в прямом смысле слова.

Конечно, никаких трупов в шкафу не было, только одежда, мужская и женская. Наверное, тут жила семейная пара. Я осмотрела весь дом, но никаких следов владельцев. Снова вернулась на кухню. Тут на столе я заметила что-то под одной из тарелок. Морщась от отвращения, осторожно подняла ее и вытащила фотографию. Девочка лет десяти-двенадцати позирует как для школьного альбома. Фотография тоже старая, не с восьмидесятых, конечно, но и не из этого века. Сейчас такие не делают.

Я перевернула фото. На обратной стороне была надпись:

Ирма. 1994.

Положив находку обратно на стол, я пошарила в кухонных шкафчиках. Ничего особенного, просто бытовая утварь. Присела на корточки, собираясь заглянуть в печь, вдруг найду там отрубленную голову, как в каком-то фильме, который я видела в детстве, но в глаза мне бросился белый конверт под столом. Я вытащила его и стряхнула пыль. Внутри ничего не было. Может, именно в нем выслали фотографию? Я посмотрела на отправителя. Какой-то Уве Шульц из Франкфурта. А получающие, – Хельмут и Урсула Шульц, – видимо, и есть хозяева дома.

Я положила конверт рядом с фотографией и только сейчас заметила, что в столе есть ящик. Дернула, и он открылся. Кажется, эти Хельмут и Урсула не особо заботились о приватности, ведь внутри была целая стопка писем. Я вытащила их и быстро просмотрела. Все в конвертах, но не запечатанные. Написан адрес Уве в строке получателя, марки нет. Хельмут и Урсула писали письма, но не отправляли их.

Мне снова стало не по себе. И тут, как под стать моему страху, снаружи раздался хлопок. Кто-то взрывал петарды в лесу. Наверное, те самые дети, которые чуть не убили меня своим шумом.

Я решила, что пора уходить. Все это – тишина дома и одновременно взрыв петард неподалеку – пугало меня. Опять таки недолго подумав, я взяла письма, фотографию Ирмы, и засунула себе во внутренний карман пальто.

Оказавшись во дворе, я на секунду остановилась. Меня обдул такой сильный ветер, что я чуть не задохнулась от потока воздуха в лицо. Над головой сгущались черные тучи. Я перелезла через забор и помчалась домой.

4

Чтобы успокоится, дома я сначала несколько часов занималась тем, что люблю больше всего – решала химические уравнения. У меня в комнате нет никаких книг, кроме задачников по химии. Я скупаю их, как и спиннеры, по пять штук за раз. А потом полдня провожу за ними.

Закончив, я села на кровать и положила перед собой фотографию и письма. Мне хотелось поскорее распаковать их и почитать, но я медлила. Даже мне, человеку, редко понимающему, что правильно, а что нет, казалось некорректным читать чужие послания. Но как я тогда пойму, что произошло в этом доме? А понять очень хотелось.

Я достала из тумбочки блокнот, ручку, и накидала пару вариантов. Во-первых, владельцы могли просто умереть. Но ведь судя по одинаковой фамилии, Уве – их сын. Почему он тогда ничего не сделал с домом? Даже не прибрался. Тогда переходим ко второму пункту. Владельцы могли сбежать, внезапно сорваться и уехать по каким-то своим причинам. Но в любом случае, зачем они писали письма и не отправляли их?

На этом список закончился, я зашла в тупик и поняла, что таки придется прочесть письма. Отложила фотографию и вскрыла первый конверт.

Письмо было на немецком, но не беда, я хорошо его знаю. Изучение языков – мое второе хобби после химии. Второе и последнее, на этом круг моих интересов ограничивается.

Уве,

Три года уже прошло, с тех пор, как ты узнал. Мы никогда не говорили тебе правду, но сейчас это уже неважно. Все грехи нужно искупить, и мы с мамой именно этим и занимаемся. Мы живем в лесу отшельниками, ни с кем не общаемся, каждый день час идем пешком до статуи. То место напротив нее служит нам напоминанием. Мы не ждем, что ты нас простишь, нам это не нужно. Просто знай, что никогда не поздно…

– Черт!

Я отшвырнула письмо. Вытащила бумагу из других конвертов и бегло просмотрела. Ну конечно. Судя по всему, на стопку писем пролили воду. Четко прочесть можно было только начало написанного, дальше чернила расплылись в синие пятна, на которые я несколько минут завороженно смотрела. Потом вернулась к реальности и тихо выругалась. Для полного понимания мне нужен весь текст. Как я пойму что-то по этим отрывкам? Вот что никогда не поздно? Дурацкие чернильные ручки. Разве в те времена еще не было шариковых?

Я попыталась увидеть в синих пятнах слова, но тщетно. В начале письма стояла дата. Точнее, год: 1983. Значит, в 1980 их сын узнал что-то шокирующее, раз они так пишут о каких-то грехах.

– Летиция!

Я подскочила.

– Спустись, пожалуйста.

Я и не услышала, как папа вернулся. Быстро спрятав письма под матрац, я вышла из комнаты.

Папа ждал меня в гостиной.

– Привет, милая, – он улыбнулся. – Есть дело.

Я кивнула, мол, продолжай.

– Жан-Марк позвал нас на обед с его семьей. В среду. Ты тоже приглашена. Пойдешь?

Я стиснула пальцы, потом разжала их, опять стиснула, и так по кругу. Начала раскачиваться из стороны в сторону, чувствуя, что одними пальцами с волнением не совладаю.

– Не буду тебя торопить. Напиши потом, что думаешь. На ужин луковый пирог, – папа улыбнулся.

Вернувшись к себе, я заходила туда-сюда по комнате. Эта ситуация вывела меня из равновесия. Я поняла, что сейчас не в состоянии думать о такой сложной вещи, как поход на званый обед, и решила еще немного почитать чужие письма, прежде чем написать отцу свое.

Я прочла еще пять писем, датированных разными годами: от 1983 до 1990. Ничего нового я из них не узнала. Старики все так же писали о каком-то искуплении, статуе и напоминании, правде. Я ничего не поняла, помимо того, что хозяева считают себя в чем-то виноватыми, а сын, видимо, на них обижен, и знать их не хочет. И о какой статуе идет речь? У нас на каждой горе по статуе. И видно оттуда горные пейзажи. Что служит им напоминанием?

Мне надоело, и я спрятала письма. Ерунда какая-то. Ничего не складывается. Я уселась за стол и положила перед собой лист бумаги. Напиши что думаешь, сказал папа. Он и сам прекрасно знает, что я думаю. Я не хочу идти к Жану-Марку, потому что мне страшно общаться. А даже если бы не было страшно, мне все равно не стоит выходить в люди. В лучшем случае я их напугаю, в худшем – разозлю, и опять выслушаю, какая я невоспитанная. И папа выслушает тоже самое. А еще я с ним не разговариваю. И Жан-Марк об этом не знает. Нет, все это будет слишком глупо. Я опять опозорю папу, а ведь он так старается делать все для меня.

Я взяла ручку и написала.

Папа,

Я подумала и решила, что мне не следует идти. Я не хочу. Мне такое не нравится. Сходи сам, развейся. Я погуляю по лесу, как обычно. Спасибо.

Перечитала написанное. Как всегда прямолинейно. Но папа знает, что я не умею врать. Или нет. Мне все равно. Я не знаю, что он чувствует на счет всей этой ситуации с моей неразговорчивостью. Другой человек определил бы по лицу, но этого я тоже не могу. Я могу только разрушать. И это еще одна причина, почему я молчу.

Я понимаю Урсулу и Хельмута, хотя не знаю их историю. Мне тоже нужно искупить грехи.

Потому что это я разрушила нашу семью.

5

Сегодня среда. Я проводила папу в гости к Жан-Марку. Он никак не отреагировал на мой отказ, хотя было очевидно, что я не пойду. Я предсказуема, как никто другой.