И тогда он все понял.
Ауринг усмехнулся. «Так вот каково оно, должно быть, приходилось им всем. Вот как оно выглядело со стороны», – подумал он и вновь взглянул в свое лицо. Да, противник оказался ему под стать. Противник что надо. Выиграть у такого было сложно, почти невозможно – непонятно, как вообще выиграть у самого себя.
Ауринг стал изучать себя как противника и выяснил, что не прощает ошибок. Стоит лишь раз оступиться, и все – уже невозможно вернуть преимущество, остается лишь влачиться к поражению, пытаясь сократить разрыв.
Он невольно задумался, каким образом доска копирует его – душу? весь разум? или только ту часть, что отражается в данный момент? Если внезапно прервать партию и посадить доигрывать другого человека, как доска себя поведет: будет играть в стиле нового соперника или прежнего? Если новый соперник играет слабее, сможет ли она воспользоваться прежним опытом? И главное – можно ли, прикинувшись слабым, вынудить доску играть слабее, чтобы потом обхитрить? В течение второй партии Ауринг не столько пытался победить, сколько исследовал возможности доски. Он быстро понял, что доска всегда играет сильно – как только у нее появился шанс вырваться вперед, она перехватила инициативу и развила успех, как это сделал бы сам Ауринг. Вторую партию он ей тоже проиграл.
Следовало выработать план действий. У него оставалось не так много попыток. День склонился к закату, и Ауринг удалился в келью под сдержанно-любопытным взглядом мастера Мо Фана. Доска осталась на постаменте в зале, под стражей, – погасшая, словно удовлетворенная победой.
Ночью Ауринг вертелся и не мог заснуть: как никогда, он волновался насчет партии. Вряд ли доска буквально предугадывает его будущие ходы. Скорей всего, она просто мыслит в том же ключе.
Он стал разрабатывать беспроигрышную комбинацию против себя самого – такую комбинацию, которую нельзя будет разрушить, гибкую, во всех случаях выигрышную. Воспользоваться правом первого хода и не дать сопернику перехватить инициативу.
Но в третьей партии Ауринг смог добиться лишь того, что доска свела игру к взаимному поражению от нейтральной силы. С двумя победами ей это было выгодно.
Четвертая партия, ставшая решающей, продлилась целые сутки. Ауринг действовал нетипично, нехарактерно, придумал и навязал доске совершенно новый стиль игры. К концу партии ему казалось, что он вывернулся наизнанку – но смог, хоть и с небольшим перевесом, победить себя самого. Ощущения были странные.
В пятой партии его ждал сюрприз: волшебная доска походила первой. Конечно, это было совершенно по правилам, и, в общем-то, игроки с самого начала должны были чередоваться. Ауринг с запоздалой досадой осознал, что в прежних партиях доска давала ему фору. Это разозлило его. Тем временем против него развернулась очень знакомая атака, и Аурингу пришлось, взмокнув от напряжения, изыскивать способы выворачиваться из собственных коварных комбинаций.
Пятая партия длилась три дня, с перерывами на еду и сон; выиграв под конец почти наудачу, Ауринг измученно распластался в своей келье, малодушно помышляя об отсрочке следующей игры. В сущности, думал он, получается, что я, усталый, сражаюсь с самим собой, но только вечно свежим и отдохнувшим. Лежа на кровати и чувствуя наползающую, обвивающую голову боль, он ненавидел свое бренное земное тело. Хорошо было бы сразиться на равных, думал он: чистый дух против чистого духа. Вот тогда бы мы выяснили… Хотя, собственно, что?
Если подумать, мучительно рассуждал Ауринг, ворочаясь с боку на бок (ему хотелось не рассуждать, а заснуть, но разгоряченный игрой разум не мог остановиться), – если хорошенько подумать, то битва с самим собой ничего не доказывала и почти ничего ему не давала. Телесный, физически изнуренный Ауринг изначально несколько проигрывал Аурингу – чистому разуму; но даже если бы они встретились бестелесно, исход битвы решил бы чистый случай, ведь противники были слишком похожи… одинаковы. Нет такой мысли, которая пришла бы на ум одному и не могла бы прийти другому, и все зависело от слепого случая – кто догадается раньше. Так в чем смысл игры?
В совершенной ярости Ауринг перевернулся на другой бок и укрыл голову ветхим одеялом. Воистину, самый сложный противник оказался еще и самым бесполезным. С куда как большим удовольствием он сразился бы с мастером Мо Фаном или с кем-нибудь еще – но не с самим собой. Он всерьез задумался, нужна ли ему в действительности эта волшебная доска, ведь, по сути, все самое важное о себе он от нее уже узнал. И перспектива проводить остаток дней в сложных, но до крайности ограниченных партиях против самого себя в этот миг показалась ему ужасающей. И как Мо Фан не свихнулся?
Впрочем, наутро ум Ауринга прояснился, и он решил, что завоюет титул хранителя и доску, а дальше уж сам распорядится, что с ней делать.
Следующую партию, тяжелую, долгую, потребовавшую напряжения всех умственных сил, он выиграл – впервые с перевесом, перехватив лидерство в поединке.
Осталась седьмая, последняя.
Нужно было побеждать. Ауринг чувствовал некоторое преимущество, счет был на его стороне: сгодилось бы даже взаимное поражение, но надежнее всего была победа. Он сел за поле, чувствуя усталость – за время турнира она скопилась в нем. В этой последней партии его зеркальный двойник повел против него весьма интересную игру: словно поняв, что победы ему не видать, он решил насладиться процессом. С самого начала партия складывалась необычно, и Аурингу вопреки здравому смыслу стало любопытно, во что подобный стартовый расклад может развиться.
Внутренний голос шептал, что стоило бы запомнить начало партии и вдоволь напрактиковаться как-нибудь потом, а сейчас сосредоточиться на стратегии победы. Но Аурингу подыгрывал его собственный двойник; он как будто бы решил продемонстрировать возможности Игры, и каждый следующий ход вызывал желание идти дальше. Ауринг растянул партию до предела, хотя мог объявить финал намного раньше, в гарантированно выигрышной позиции. Но он довел до того, что полностью заполнилось поле, и партия закончилась, оборвалась внезапно. И тут выяснилось, что победила доска, обогнав Ауринга всего на одно очко.
Ауринг продолжал сидеть над полем, невидяще глядя на застывшие разноцветные круги и сияние суммарных сил над ними.
Казалось, он ошеломлен поражением, раздавлен; казалось, он не верит случившемуся и переигрывает последние ходы… На деле же Ауринг мысленно развивал партию в будущее. Если бы не кончилось поле… о, какая перспективная могла пойти дальше игра! Он уже прикидывал категории следующего уровня, которые могли здесь сложиться. Он прекрасно видел, какое распределение сил вырисовывалось из нынешней комбинации, если бы она до него доросла, – но со стандартным размером игрового поля седьмой уровень сил на нем попросту не вмещался.
Ауринг подумал с жадностью, как хорошо было бы заполучить эту доску и разыграть на ней партию со своими печатями уменьшенного формата, и вспомнил, что доска пока еще не его. Вдруг Ауринг осознал, что заигрался, и теперь счет партий – три против трех плюс одно взаимное поражение, и что в таких случаях победителя назначает арбитр. Или же он может назначить дополнительный раунд.
Все эти мысли пронеслись в голове у Ауринга, он оторвался от доски и взглянул на мастера Мо Фана, наблюдавшего за ним все это время, и тогда мастер Мо Фан наконец пригласил его на разговор.
– Как полагаете, вы победили? – осведомился он.
Ауринг взвесил ответ.
– Пожалуй, это нельзя назвать победой, – наконец выговорил он. – Я несколько увлекся и пришел к ничьей с самим собой.
Мо Фан усмехнулся и ответил:
– Однако я впечатлен вашей игрой. Занятно, что вы оказались равны самому себе, – сказал он. – Давно не приходилось мне видеть столь хитроумных сражений. Почту за честь назначить вас своим преемником и хранителем Первой доски, если вы сами того пожелаете. Кроме того, не отказался бы сыграть с вами лично.
У Ауринга сперва отлегло от сердца. Затем он, несмотря на усталость, заинтересовался предложенной партией: наконец-то новый, неведомый противник.
