Я растеряно подняла с земли перчатку, постояла с ней, как дура надеясь, что всадник одумается и вернется, а потом сунула в свой узелок. Еще пригодится. В мире, где все мое имущество ограничивалось гребешком и запасными панталонами, любая, а тем более такая красивая вещь, будет полезной.

Чем ближе я подходила к «Хромой утке», тем выше делалась концентрация военных. Я даже растерялась, не представляя, как найду в круговерти мундиров брата. Даже предположила, что Конд, желая скрыть свое истинное имя, подался в вояки.

Остановившись на обочине, я в панике грызла ноготь большого пальца. «Хромая утка» оказалась двухэтажным зданием с довольно обширным подворьем, изобилующим подсобными помещениями. Добротным навесом выделялись конюшни, плотно заселенные крепкими боевыми конями, справа виднелся загон с овцами. Их блеяние смешивалось с людскими возбужденными голосами, отчего казалось, что я нахожусь на крупном восточном базаре. В отдельно стоящей летней кухне суетилось не менее дюжины кухарок. Оттуда неслись соблазнительные запахи.

В «Хромую утку» военной братии набилось, как тараканов в старую коробку, и я никак не могла заставить себя пройти сквозь строй болтающихся во дворе мужчин и подняться на крыльцо, где буквально пришлось бы протискиваться, чтобы попасть внутрь помещения.

– Помолимся, сестра, – просипел вынырнувший из тени монах, – за всех, кому предстоит идти на битву, помолимся.

Я устало вздохнула и медленно развернулась к нему.

Оглядев щуплого монаха, прячущегося под несуразной хламидой с капюшоном, я не сумела скрыть истинных чувств – скривилась. Вот не до молитв мне сейчас, честное слово.

– Пойдем в тихое место, сестра. Преклоним колени и поговорим. Я с богом, а ты со Святой девой, – сильные пальцы сомкнулись на моем запястье.

– Да отцепитесь вы от меня, падре!

Вот к чему сказала «падре»? Первое, что пришло в голову. Уж лучше бы назвала святым отцом или братом, как здесь принято, но под сильно надвинутым на лицо капюшоном трудно было разглядеть, молод монах или стар. Скрипучий голос подходил как одному, так и другому – одинаково противный.

– Сестра, я сказал, пойдем. Мы уже начинаем обращать на себя внимание, – тон монаха сменился на жесткий, хватка сделалась крепче. Я зашипела, пытаясь вытащить руку из его клешней. И уж было решилась звать на помощь, чувствуя, что угодила в лапы маньяка, как услышала: – Твою мать, Адель. Хватит сопротивляться.

– К–конд?!

– Тише, бестолковая. Надвинь палантин ниже и пошли, – он повел меня в сторону конюшен – оттуда доносились топот нетерпеливо переступающих с ногу на ногу лошадей, тихое ржание и, чего уж скрывать, вонь. Если на дороге было сухо и пыльно, то здесь под ногами чавкала смесь жидкой грязи и навоза. Я закрыла нос двумя пальцами.

– Смотри, наш болезный девицу подцепил! – хохотнул один из юнцов, что разнуздывал коня. Кстати, уже знакомого мне коня. Я еще на дороге запомнила попону и ярко–красный рисунок на ней – вставшего на задние лапы льва. И недовольно швыряющего перчатку хозяина скотинки.

– На путь истинный наставлять буду, – кинул конюхам Конд тем самым сиплым голосом. – Если желаете, и вам о святых поведаю. Они покроют вас своей милостью.

Желающих на ночь глядя разговаривать о боге не нашлось – в заведении через забор запели хором. Солировали женские голоса. И заботящиеся об уставших животных конюхи наверняка предпочитали присоединиться к веселью, а не к молитвам.

– Все, больше никто не прицепится, – прошептал Конд и, достав ключ, отпер неприметную дверь на задней стороне двухэтажного здания.

Сначала я решила, что братец поведет меня черным ходом, но нет, я оказалась в крохотном помещении на одно окно. Конд дождался, когда я пройду следом, и задвинул на двери засов.

– Нарочно попросил уединенное жилье, – пояснил он, зажигая однорогий подсвечник. – Ну, давай знакомиться, сестра. Давно не виделись.

И скинул с головы капюшон. От неожиданности я вскрикнула. Лицо Конда густо покрывала белая краска, и лишь полоса от уха до уха, прихватывающая глаза и нос, являла собой полную противоположность – была черной.

– Не пугайся. Я послушник ордена Света и Тьмы, а маска своеобразный символ монастыря.

– Маска? Ее можно снять?

– Нет. Тебе придется все время ходить в ней. На столе банки с красками, будешь подправлять. Раза в неделю достаточно. Она не боится воды и пота…

– Подожди, – я перебила брата. – Я буду ходить в маске? С чего бы это?

– С того, что мы с тобой поменяемся местами.

– Ты пойдешь в мой монастырь? – я ничего не понимала, но беспокойство росло.

– Нет, на время я сделаюсь тобой. Собью с твоего следа дядюшку и его людей, а они, уверяю тебя, рано или поздно появятся и начнут задавать вопросы. Уведя их в противоположную сторону, я растворюсь на просторах моей родины, – последние слова были произнесены со смесью печали и иронии.

– Ты точно продумал весь план? – мне не верилось, что придется изображать из себя монаха. Казалось, Конд сейчас рассмеется и щелкнет меня по носу со словами «А, купилась!». – И почему у тебя такой хриплый голос?

– Простыл, – он криво улыбнулся. – И да, я все продумал до мелочей. У меня было целых три года.

Я медленно стащила с головы палантин.

– Святой боже, а ты что сделала с собой? – Конд только сейчас заметил, как сугуч испортил мое лицо.

– Пройдет через несколько дней, – вяло отмахнулась я. – Ты бы видел, что было раньше.

– Нельзя ходить с таким лицом, ты можешь все испортить, – Конд покопался в стоящей на столе сумке и вытащил оттуда два пузырька. Один сунул мне и заставил намазать содержимым болячки, второй вылил в широкую посудину и размешал с водой. Раздевшись до пояса, опустил во вспенившуюся воду лицо, а когда вынырнул, от краски не осталось и следа.

– Магия?

– Да.

– У тебя есть зеркало? – спросила я, шаркая пальцем по болячкам. Я прямо чувствовала, как под действием мази корочки отваливаются. Взяв у брата круглое зеркальце, внимательно осмотрела себя: от ожога остались лишь красные пятна. – Здорово, прямо волшебство, – произнесла я, закупоривая бутылку. С сожалением посмотрела, как она прячется в недрах Кондовской сумки.

– Слишком дорогая. И мне еще пригодится, – буркнул он, оправдывая свою жадность. – А зеркало можешь оставить себе.

– Спасибо. Скажи, почему ты выбрал орден Света и Тьмы? У них такие странные порядки.

– Я уже во время побега из замка знал, что скрыться смогу только там, где меня никогда не знает. На территорию их монастыря посторонних не пускают, и монахи обязаны день и ночь носить маски, а значит, я был бы надежно защищен.

– И ты все три года просидел там безвылазно?

– Я учился. И много думал. С внешним миром общался только через Лоури. Ты его видела, это он принес тебе письмо, – брат кивнул на статуэтку Святой девы, стоящую на подоконнике. – Я заберу Лоури с собой. Он сейчас добывает нам повозку.

Конд говорил и вытирался, а я смотрела на то, как сильно изменился мальчишка, которого однажды я спасла. Он возмужал, руки сделались крепкими, а плечи развитыми – видимо, монахи Света и Тьмы не только молились. Правда, Конд был едва ли выше меня, но, думаю, рост не имеет значения, если твоей голове предстоит либо носить корону, либо опуститься на плаху.

– Возьми меня с собой. Зачем мне оставаться здесь?

– Ты не понимаешь, если послушник ордена, всеми силами желающий сделаться хронистом славного герцога–полководца, прошедший десять ступеней испытаний, добившийся доверия главы ордена, вдруг исчезнет, его примутся искать. Орден просто так не отпустит. Оттуда можно уйти только вперед ногами. И то похоронят на территории монастыря.

– Так зачем же ты пошел в эту страшную организацию?

– Объясняю для тех, кто не понял с первого раза: там меня не могли опознать, как принца Корви. Теперь же пришла пора выбраться на свободу. Поэтому ты останешься хронистом герцога так долго, как только сможешь.

– А дальше? Что со мной будет дальше?